20 ноября – 90 лет со дня рождения балерины Майи Плисецкой.
Плисецкая сделала в танце всё, на что только способен человек из плоти и крови. В мире нет балерины, которая была бы увенчана таким количеством наград и пользовалась столь оглушительной славой.
Герой Социалистического Труда Майя Михайловна была полным кавалером ордена «За заслуги перед Отечеством». Она имела три ордена Ленина и Ленинскую премию, четыре высших ордена и одну медаль Франции, орден и медаль Испании, три литовских ордена, орден Японии, медали Польши, Финляндии, медаль Моцарта ЮНЕСКО. Избиралась доктором Сорбонны и почётным профессором Московского государственного университета. Была почётным доктором Венгерской академии танца. Обладала премиями артистов балета II Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, Парижской академии танца, «Превосходная-1986» (самая элегантная женщина года, Париж), «Виа Кондотти» (Италия), «Триумф», «Российский Национальный Олимп», «Национальная гордость России», премией принца Астурийского, международной Императорской премией Японии, премией Витторио де Сика, «Душа танца» в номинации «Легенда», почётной премия РАО «За вклад в развитие науки, культуры и искусства», Международной премией за развитие и укрепление гуманитарных связей. Являлась почётным гражданином Испании.
Много лет назад жизнь неожиданно и щедро подарила мне встречу с Майей Плисецкой. С тех пор 37 лет и 352 дня я был обласкан её дружеским отношением, которое трудно объяснить с позиций обыкновенной житейской логики.
Даже когда она жила в Германии, могла позвонить, и мы подолгу разговаривали. За то время, когда балерина выступала в Большом театре, я не пропустил ни единого её спектакля, ни единого мероприятия в столице с её участием. Написал о ней сотни заметок в различные издания Советского Союза, России и мира. На один из юбилеев подарил ей папку с числом публикаций, соответствующих дате. Балерина всплеснула руками: «Господи, сколько же мы с вами наговорили!». Вообще должен признаться: дружба с Плисецкой – главная гордость моей жизни.
Майя Михайловна всегда удивляла, потрясала, а порой и умиляла меня. Регулярно и во всём. Принесёшь цветы, обязательно сама их подрежет, лишние листочки отщиплет и в вазу водрузит. Начнёт чаем угощать (у неё никогда не переводился какой-то особый, королевский чай из Англии), опять же сама и заварит, и в чашку нальёт, и всякой снедью к напитку попотчует. А ведь была у балерины домработница, добрейшей души человек, мы с ней дружили. Тётя Катя, ухаживавшая ещё за юным Родионом Константиновичем Щедриным, её мужем, всегда норовила избавить «Майку» от излишних хлопот. Не тут-то было: «Катя, я сама!». Часами, завороженный, я мог внимать Плисецкой. Говорила она всегда тихо, но отчётливо, как дикторша. Речь обильно сдабривала неожиданными сравнениями, юмором и даже анекдотами. Ничуть не заботилась о том, какое впечатление в данную минуту производит. Никогда не пыталась казаться лучше самоё себя. То есть, на так называемый имидж вне сцены – ноль внимания. Об этом сама писала так: «Я всегда привлекала к себе людей собственно танцем. Для вящей славы мне не нужны были ни скандалы, ни поддержка властей предержащих, ни восторги в СМИ. Ну, хорошо, здесь, на родине, мне кто-то как-то поспешествует. А за границей? Там ведь нужен «товар лицом».
Я всегда своим делом жила. Балетом жила. Мало только сделала. Куда больше могла. Но и на том спасибо. Спасибо природе моей, что выдюжила, не сломалась, не сдалась.
Характер – это и есть судьба. Я вам, молодым, даю совет на все времена. Не смиряйтесь, до самого края не смиряйтесь. Воюйте, отстреливайтесь, в трубы трубите, в барабаны бейте, в телефоны звоните, телеграммы с почтамтов шлите. Не сдавайтесь, до последнего мига воюйте. Даже тоталитарные режимы отступали, случалось, перед одержимостью, убеждённостью, настырностью. Мои победы только на том и держались. Ни на чём больше!».
Всегда и всем говорила, что думает. Ну, после так называемой перестройки это доблестью уже не считалось. Однако такой «неосторожной», «колючей» Майя Михайловна слыла и в самые напряжённые годы советской власти. Даже при жизни «лучшего друга советского балета товарища Сталина» под любым предлогом она «сачковала» с политзанятий, за что регулярно «прорабатывалась» на бюро ВЛКСМ Большого театра. Бездарей всегда называла бездарями и откровенно восхищалась лучшими образцами зарубежного искусства.
Плисецкая всего в жизни добивалась сама, причём, всегда вопреки жутко неблагоприятным для себя обстоятельствам, которые, зачастую, сама же и провоцировала, потому что с детства всегда была непокорной. При любой системе подобная строптивость являлась если и не грехом тяжким, то недостатком чрезвычайно серьёзным. Строптивых всегда «рихтовали», «окорачивали», иной раз и устраняли. С Плисецкой не получилось. Не сломалась. Всё сдюжила, всё претерпела и осталась сама собой. Что меня больше всего в ней и удивляло.
Тут бы самое время поговорить собственно о творчестве Плисецкой. Но ведь это до меня проделывали лучшие специалисты мира и чего добились? Все они скопом приблизились к постижению её неповторимого искусства не больше, чем археологи в открытии тайн египетских пирамид. Но даже, если бы я и был выдающимся спецом в области танца, то всё равно не стал бы раскладывать по полочкам творчество Майи, как те же археологи ту древнюю культуру. Бесполезно. Чудо не поверяется алгеброй. Уж лучше бы написал трактат или книгу под заглавием «Родион и Майя» – феномен, который, тоже по достоинству нами до конца не понят и не оценён.
То есть, нет, конечно же, изустно и печатно легионы почитателей воздали должное супружескому творческому тандему Плисецкой и Щедрина. Да и могло ли быть иначе, если они подарили нам и человечеству «Анну Каренину», «Чайку», «Даму с собачкой» и непревзойдённую «Кармен-сюиту»? Но отдаём ли мы себе до конца отчёт в том, на какое подвижничество, на какие жертвы шли оба творца ради нас, зрителей и слушателей?
Или другой вопрос: почему Майя Михайловна так долго и так много творила и выступала на Западе? Неужели только из-за высоких гонораров? Полноте. Блеск злата её никогда не прельщал, во многом она была просто бессребреницей.
Опять-таки крепче нашей любви, нашего обожания Плисецкая ни в одной другой стране мира не встретила бы. И таких – миллионы и поныне на том же «постсоветском пространстве». И тут тоже не годятся обыденные, линейные толкования, хотя конкретно в Большой театр её долгие годы не пускал конкретный Григорович. Ну да Бог с ним, ибо не ведал, что творил.
В начале 90-х балерина выпустила свою первую книгу «Я, Майя Плисецкая…». Счастливчики, прочитавшие её, кроме всего прочего, поняли, нисколько в том не сомневаюсь: Майя Михайловна не только гениальная балерина. Она могла стать прекрасным педагогом, медиком, журналистом, драматической актрисой, художником, музыкантом, общественным деятелем – да кем угодно. Ибо она была соткана из интеллекта и парадоксальности – подруге гениальности, если чуть перефразировать Пушкина. Да самый простой пример. Почему от танцев этой почти миниатюрной балерины (рост 166 см, вес 53 кг!) всегда исходила такая невероятная, почти дикая энергетика? А потому что она никогда не танцевала «под музыку», но всегда воплощала на сцене саму музыку своими движениями.
Так что став балериной, Майя отнюдь не себя – нас с вами, дорогие читатели, осчастливила.
Многажды я наведывался в московскую квартиру Щедрина и Плисецкой. И доложу вам, общаться с Майей Михайловной и Родионом Константиновичем было сплошное, неописуемое удовольствие – настоящая роскошь. Мгновенно и напрочь я забывал, что передо мной – мировые знаменитости, о которых известно любому мало-мальски грамотному человеку. Ходили они по дому в стареньких, полинялых спортивных костюмчиках, такие свойские, доступные. Чаевничать любили размеренно по-старомосковски. Делами моими интересовались не приличия для и не показухи ради. Всегда я видел, чувствовал: им действительно хотелось знать о предмете разговора полно, обстоятельно и всесторонне. А потом ведь настоящее, искреннее, человеческое участие не разыграешь. Никогда не забуду, как они наперебой расспрашивали меня обо всём виденном после афганских командировок. И как возмущались бездарной политикой тогдашних кремлёвских старцев. Причем, Майя Михайловна допускала резкость, крутость оценок не только в узком кухонном кругу.
Как-то мы вдвоём проводили её творческий вечер в Доме литераторов. Балерина готовилась к нему очень обстоятельно, поскольку танцевать перед писателями не собиралась, а только согласилась отвечать на их вопросы. Ну и отрывки из документальных фильмов показать. А должен заметить, что Майю Михайловну на всех мероприятиях обычно сопровождала «группа поддержки» – московские балетоманы. Их я постарался рассадить поближе к сцене. И вот инженеры человеческих душ задают всякие вопросы, Плисецкая влёт на них отвечает: точно, остро, не в бровь – в глаз. А я слышу, как сердобольные старушки шепчутся между собой: «Господи, да что же она говорит такое! Они же её посадят!». И – даже валидолом запахло. Рассказываю Майе Михайловне об этом после встречи и получаю в ответ: «Мишенька, милый, да кто ж меня посадит? Я же – памятник!».
Однако если говорить серьёзно, то отношения балерины с прошлой властью – тема чрезвычайно драматичная и сложная.
Её отца, лихого конника Гражданской, Михаила Эммануиловича, первого консула и одновременно начальника трёх рудников на острове Шпицберген, арестовали в 1937-м. Мать Рахиль Михайловну «по делу мужа» посадили некоторое время спустя с маленьким Азарием. Время следствия Рахиль Михайловна провела в Бутырке. Потом её сослали в Среднюю Азию – город Чимкент. Четырнадцатилетней девчонкой Майя приезжала к матери. Встреча случилась такой трогательной, что я просто не берусь её описывать, хотя рассказывали мне о том и дочь, и мать. Рахиль Михайловна тоже очень хорошо ко мне относилась. Ушла она из жизни двумя неделями зацепившись за свой 92-й год.
Уже имея артистическое звание и громадный репертуар в Большом театре, Майя Плисецкая попала вдруг на семь лет в разряд так называемых «невыездных». Она писала письма Хрущеву, звонила председателю КГБ Серову с просьбой разобраться в этом безобразии. Они проигнорировали обращение балерины. Правда, на склоне лет Никита Сергеевич сожалел о своей глупости. Плисецкую годами «пасли» дюжие молодчики из КГБ вместо того, чтобы ловить настоящих иностранных шпионов. В своё время она получила клеймо «английской шпионки». Даже кратковременная дружба с Леонидом Ильичом слабо сказалась на её творческом самоощущении, хотя он пробовал даже приударить за звездой балета.
Говорю как-то: «Майя Михайловна, по-моему, вы резковато пишете в своей книге о том же Григоровиче. Ведь вы вдвоём очень многое сделали для Большого. И к вашему мнению в театре прислушивались…». – «Какая уж там резкость. Просто Юрий Николаевич – типичный продукт советской системы. А насчёт того, что кто-то там прислушался к моему мнению, – извините, не обольщаюсь. Я отдала Большому театру, а, стало быть, и стране полвека своей жизни. Можно было, как минимум, рассчитывать на какое-то понимание. Но не тут-то было. Галя Вишневская ещё тогда мне говорила: уезжай, они тебя всё равно выбросят. Так оно и случилось. Ставить мне ничего не давали. Я написала письмо Горбачёву.
Очень короткое и серьёзное письмо. Он мне даже не ответил, хотя в его молчании и был ответ: катись-ка ты отсюда. Ну, я и укатилась. И с тех пор ни с кем не борюсь, не сражаюсь, с меня хватит. Но за Большой всё равно переживаю.
Вот закончится там ремонт. И какой предстанет сцена? Ведь для меня там была лучшая площадка во всём мире. Нет – во всей Галактике. И Россия была и остаётся моей родиной».
– Вы как-то обмолвились, – напомнил я, – что всю жизнь вас тянуло к драме.
– Святая правда. Был даже момент, когда я собиралась оставить балет. Рубен Николаевич Симонов звал меня в свой театр. До конца жизни он с грустью повторял: «Ты, Майя, загубила в себе прекрасную драматическую актрису». Возможно, он и был прав. Как знать… Но решающим оказалось то, что я, закончив хореографическое училище, сразу же поступила в Большой театр и у меня с первого сезона появился приличный репертуар. А кто же по своей воле бросает Большой? Так что любовь к балету пришла через работу.
– Кто бы что ни говорил мне о труде артиста балета, но я не раз видел ваши репетиции и в домашнем зале, и в Большом театре. Вы меня извините, Майя Михайловна, – но это же сплошная каторга. И столько лет каторги! Как вы её перенесли?
– А любая профессия, Мишенька, легка, если работать шаляй-валяй, и необыкновенно трудна, если – хорошо. Утверждаю – любая! Хорошо танцевать ужасно, невероятно трудно. Я же вся – ломана-переломана. Но скажите, а быть хорошим инженером, хлеборобом, медиком, учителем, директором, банкиром, военным – разве легко?
– Некоторые ваши «поклонники» считают, что многие проблемы балерины Плисецкой в России проистекали вследствие конфликтности её характера.
Это неверно. Я не конфликтна. Даже с Улановой, у которой тоже характер был не сахар, умела находить взаимопонимание. С другими коллегами никогда не враждовала. Я – независима, а это разные вещи. Может быть, срабатывал мой ярко выраженный индивидуализм. Я же с детства была дерзкой, убегала из детсада, из школы.
Сколько себя помню, всегда остро ненавидела так называемую «общественную жизнь» и получала за эту свою строптивость кучу неприятностей. Повторяю: я всегда была непокорной. Мне говорили: это танцевать нельзя, а я именно то и танцевала. У моего лебедя, кто помнит, – голова и руки назад устремлены. Откуда? Вопреки Анне Павловой, у которой всё – вперёд.
Ненавижу подражать, ненавижу подражателей. Как говорил Дебюсси: избавь меня, Боже, от дебюссистов. Другое дело – учёба. Читая Пушкина, Толстого, Чехова, Достоевского, Мериме, я всегда превращалась в самую прилежную ученицу.
Не для того только, чтобы изучить урок, а чтобы подчинить себя, настроить на волну, исходящую от сочинения художника. Ибо по-настоящему творить можно лишь тогда, когда проникаешься не только идеей, – самим духом произведения.
– Не стань вы балериной, из вас получился бы прекрасный профессионал в любой другой области. Вот, например, вы написали очень хорошие книги…
– Хорошие – не хорошие, зато сама написала. Мне давно и много раз предлагали услуги разные литзаписчики из числа вашего брата – журналиста. Были и весьма недурственные литераторы, но ни одна их попытка удачной мне, извини, не показалась. А тут Галя Вишневская посоветовала: пиши сама, не жди ничьей помощи, ты же всю жизнь вела дневники, что действительно правда. Я лишь в конце девяностых прекратила их вести. И всё-таки немного перед первой книгой робела. Мне всегда казалось, что книги пишутся необыкновенными, очень умными людьми. А тут – балерина. Сомнения меня остановили. Больше литературным творчеством решила – заниматься не буду. Да и не интересно. Бросила даже вести дневники. Но когда оглянулась на прошедшую жизнь, поняла: с 1994 года произошло много разных событий. Писала, как всегда сама. Ручкой. В тетрадках. Едем со Щедриным куда-нибудь в Майнц четыре часа: у него в голове музыка, у меня – книга. Не могу сказать, что так уж легко писалось. Это только кажется, что у меня простой язык. Чтобы фраза была короткая, емкая и выразительная, я переписывала её раз по десять, мучительно. И после этого редактировать себя не разрешала. Ни слова, ни запятой.
– А скажите: неужели вам не надоедало из года в год танцевать одну и ту же редакцию партии, той же Нины Заречной?
– Ещё как надоедало. За свою долгую творческую жизнь я перетанцевала практически всё, что хотела. Не многие балерины могут сказать о себе то же самое. Но и самые замечательные балеты мне приедались. Так было даже с «Лебединым озером». Ведь я выступала с ним более тысячи раз только на сцене Большого. А – по миру! А на грузовиках во время войны! Конечно, надоедало хуже редьки горькой. Тогда я либо реже танцевала партию, либо выступала с другой её редакцией.
Сам танец, как хлеб человеку, никогда мне не приедался, так уж я, видно, устроена. И есть балет «Кармен-сюита», который могла танцевать хоть каждый день.
– Майя Михайловна, любое ваше выступление всегда было обречено на успех…
– Не стану кокетничать, так оно, наверное, и было. Но, Господи, столько же тумаков и шишек я получила за свою жизнь – этого словами не передать!. И если устояла, то лишь потому, что умею быть самокритичной. Без этого качества нет и не может быть хорошего артиста. Нужно всегда видеть себя со стороны, не обращая внимания на «хвалу и клевету» и фанатично вкалывать. Только тогда будет толк. Я вам скажу, что перед каждым (буквально!) спектаклем всегда волновалась, как хорошая лошадь перед дерби, и никогда я не выступала «в полноги». Ведь каждый зал меня словно рентгеном просвечивал. Только хорошо, иногда чуть лучше. Балет – такая штука, что в нём каждый день нужно доказывать, кто есть кто. И чем больше похвал, тем к большему они обязывают. Приятно, конечно, осознавать, что несколько десятилетий мои залы никогда не были пустыми, но, черт побери, и трудно было так жить, работать. Хотя, если действительно откровенно, то по-иному я и не умела.
– За нами, вашими преданными поклонниками, там, в Германии, не скучаете?
– Ах, Мишенька, ещё как скучаю. В СССР, в России у меня ведь всегда был особый, уникальный зритель. Притом, что прошлое общество изрядно потрепало меня, но нельзя же жить с вечной обидой и повёрнутой назад головой. Хотя было в пору расцвета моих творческих сил и возможностей стольких заманчивых, да что там – головокружительных зарубежных предложений, но только мне совесть не позволила тогда сделать решительного шага. Не могла я подводить людей, которые мне безоговорочно верили.
…Кроме феноменального музыкального слуха Плисецкая была наделена просто-таки искромётным чувством юмора. Она сама себе сочинила такую смешную миниатюру из отрывков писем, которые получала в разное время, и рассказывала её в узком кругу. Передать своими словами то сочинение я не возьмусь. Замечу лишь, что слушающие Плисецкую всякий раз смеялись до икоты.
Не помню случая, чтобы Майя Михайловна забывала о своём обещании. И никто не вспомнит такого. Храню для потомков, и никакой Сотби у меня не вырвет ни за какие деньги письмо Плисецкой, которое она написала мне потому, что не смогла дозвониться в условленное время по телефону, а обещала! Как по капле воды можно судить о великом океане, так и по конкретному поступку можно судить о большом человеке.
Плисецкая была одинаково самоотверженной, бесстрашной и в творческой, и в общественной жизни.
Жизнь её – достойнейший пример всем нам для подражания, урок всем малодушным, всем колеблющимся. Сколько наших замыслов остается порой нереализованными потому, что они кому-то могут показаться нереальными, сколько битв мы загодя сдаём без боя, потому что они кажутся проигранными. Плисецкая никогда не отступала от намеченной цели. И потому всегда побеждала.
Михаил Захарчук
Источник: