Массовый страх перед ядерной войной и радиацией – сравнительно недавнее явление. Термин «радиофобия», как считается, возник в СССР лишь в 1987 году в ходе обсуждения общественной реакции на Чернобыль. Сама же радиофобия несколько старше. Этот очерк рассматривает эволюцию отношения к радиации с момента открытия проникающего излучения до середины 1960-х годов. Условной гранью окончательного перехода к эпохе всеобщей радиофобии можно считать Договор о запрете испытаний в трех средах (атмосфера, космос, вода) 5 августа 1963 года (Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой. Москва, 5 августа 1963).
Ядерное оружие было фактором сдерживания третьей мировой войны, вероятно, во многом из-за иррационального ужаса, который оно порождало. От него ждали не столько тотального огненного разрушения, сколько того, что радиоактивное излучение и радиоактивные осадки сделают планету необитаемой. Страх перед ядерной бомбой был частным случаем страха перед радиацией вообще, олицетворявшей невидимую, неудержимую, неотвратимую и мучительную смерть. Альтернативные сценарии апокалипсиса (например, «ядерной зимы») возникли только в начале 1980-х годов.
Радиационные инциденты между 1970 и 2015 годом показывают, что сдерживать массовую панику сложно, даже когда угроза мала: например, в США весной 2012 года во время разрушения АЭС «Фукусима-1» всерьез опасались заражения рыбы и воздуха, хотя океан пересекли ожидаемо лишь следовые количества изотопов, а в Китае жители массово скупали йодированную соль. А в 1987 году в Гоянии (Бразилия) произошли массовые беспорядки во время похорон девочки, умершей от острой лучевой болезни. Несколько местных жителей разобрали на металлолом брошенную радиологическую установку, и девочка в числе других поиграла с красивым, светящимся синим порошком, которым оказался высокоактивный цезий-137. Жители боялись, что ее труп заразит землю и воду (не вполне безосновательно, так как цезий – щелочной металл и легко образует водорастворимые соли). Тогда же около 130 тысяч человек сочли, что обнаружили у себя симптомы лучевой болезни; фактически заболели 250 человек. В результате этого инцидента МАГАТЭ серьезно ужесточила процедуры обращения с радиоактивными материалами (The Radiological Accident in Goiania. International Atomic Energy Agency. Vienna, 1988).
Массовый страх перед радиацией – часть повседневной жизни современного мира, который в острой форме проявляется при радиационных инцидентах (Тримайл-Айленд, Чернобыль, отравление Литвиненко в Лондоне, «Фукусима») и периодических фобиях, а в постоянной – например, в общественной борьбе с ядерной энергетикой или признании необходимости соблюдения строгих мер радиационной безопасности. Но отношение к радиации в отличие от страха перед ядерной войной до сих пор (2015) не было предметом самостоятельного исследования (Наиболее близкое по теме исследование, которое рассматривает проблему через литературу и массовую культуру, – Weart, Spenser. The rise of the Nuclear Fear. Harvard University Press, 2012).
Современное отношение к радиации особенно хорошо проявляется в пропаганде. Пропаганда виновников радиационного инцидента отрицает или преуменьшает масштаб инцидента. Пропаганда их противников – преувеличивает. Но никому из пропагандистов не приходит на ум утверждение «радиация полезна». А сто лет назад, в первой половине XX века, такой аргумент был бы одним из сильнейших.
Острый радиационный синдром, или лучевая болезнь, известен намного дольше, чем проникающее излучение. В начале XVI века Парацельс и Агрикола описывали «болезнь горняков», проявляющуюся в тошноте, и даже обращали внимание, что проветривание шахт предотвращает ее, то есть обнаружили выделение природного радона из горных пород (Masse, Roland. Le radon, aspects historiques et perception du risque. ISRN, 2002).
Биологическая активность «лучей Х» (рентгеновского излучения) стала предметом изучения практически сразу после открытия их Вильгельмом Рентгеном (28 декабря 1895 года). Информация в научном сообществе конца XIX века распространялась очень быстро, несмотря на то что публикация Рентгена прошла в университетском сборнике. Отечественный радиолог Ю.Б. Кудряшов оценивает число публикаций только за 1896 год в несколько тысяч. В числе первых известных исследователей «лучей Икс» был петербургский профессор-медик И.Р. Тарханов, облучавший морских свинок и написавший в том же 1896 году, что «Х-лучами можно не только фотографировать, но и влиять на ход жизненных функций» (Тарханов И.Р. Известия СПб биол. лаборатории; А.Н. Т.1. №3. С. 47. Цит. по: Кудряшов Ю.Б. Радиобиология: вчера, сегодня, завтра / В кн.: Чернобыль. Долг и мужество. Т. I. – М.: Воениздат, 2001).
Одним из первых, кто заподозрил опасность радиации и поднял тревогу, был американский зубной врач Уильям Роллинс. Начав с разработки аппарата для съемки полости рта, он достаточно быстро, как и многие другие пионеры рентгенологии, обнаружил ожоги от рентгеновских лучей. В 1901 году Роллинс облучил двух подопытных свинок и, после того как животные сдохли за несколько дней, начал многолетнюю кампанию, проводя новые исследования и публикуя статьи, обращающие внимание на опасность «лучей Икс» (177 за два года). Роллинс первым (по крайней мере в Западном полушарии) предложил рентгенологам использовать средства защиты, включая свинцовое стекло для очков и защитных экранов, а также применять не сплошной поток, а вспышки излучения для сокращения экспозиции пациента и рентгенолога (Kathren, Ronald L. William R. Rollins (1852–1929): X-ray Protection Pioneer. Journal of the History of Medicine, July 1964).
Первые жертвы облучения появились уже в 1895 году – начиная с самих создателей рентгеновских установок. Радиационные ожоги получали Вильгельм Рентген и Никола Тесла, а Томас Эдисон прекратил работы по катодным лучам после того, как у его сотрудника, постоянно любовавшегося изображением костей своих рук в рентгеновских лучах, развился скоропостижный рак, который привел его сперва к ампутации обеих рук, а затем к смерти.
С открытием А. Беккерелем в 1896 году естественной радиоактивности и первых радиоактивных элементов полония и радия Пьером и Марией Кюри в 1898 году радиационные инциденты стали включать еще и эти источники радиации. Радий и полоний – высокоактивные изотопы. Радий, будучи щелочным металлом, в основном (до 80% от проглоченного объема) легко покидает организм, но в течение этого времени часть радия распадается до радона, который уже причиняет самостоятельный вред. Попадая в легкие или возникая внутри организма, радон частично распадается до полония, свинца, ртути и других тяжелых металлов, которые не только создают альфа-, бета- и гамма-излучение, но еще и тяжело выводятся из организма, высокотоксичны. В результате к радиационному поражению добавляется отравление тяжелыми металлами.
Однако в течение нескольких десятилетий физики и медики взаимодействовали достаточно странно. Они быстро обменивались и активно обсуждали открываемые положительные свойства и возможности радиации. А вот изучение медиками острого радиационного синдрома и последствий облучения физики по большей части игнорировали. Эта асимметрия сохранялась вплоть до середины 1930-х годов.
Отношение исследователей радиоактивности к биологическим эффектам проникающей радиации характеризует не осторожность, а лихорадочное любопытство, с которым они ставили опыты на самих себе. Мария Склодовская-Кюри писала в 1923 году о покойном муже Пьере Кюри: «Он страдал [после 1900 года] припадками острых болей, все учащавшихся от переутомления» – притом что сразу после этого рассказывала о создании французской радиологии, о лечении рака и кожных заболеваний и о таблицах интенсивности излучения радия. То, что болезнь мужа была не «переутомлением», а острым радиационным синдромом, полученным от работы с радием и полонием, первооткрывательница целого ряда радиоактивных изотопов то ли не задумывалась, то ли избегала этой мысли. Это тем более удивительно, что Мария Кюри сама неоднократно страдала от лучевой болезни, которая в итоге и стоила ей жизни. Фотографии Марии Кюри неоднократно фиксировали ее поврежденные работой с изотопами пальцы.
Внучка Пьера и Марии Кюри Ева рассказывала в биографии бабушки:
Немецкие ученые Вальхов и Гизель заявили в 1900 году, что новое вещество действует физиологически, и Пьер, пренебрегая опасностью, тотчас подверг свое предплечье действию радия. К его радости, участок кожи оказался поврежденным! В заметке для Академии наук он спокойно описывает наблюдаемые симптомы: «Кожа покраснела на поверхности шесть квадратных сантиметров; она имеет вид ожога, но не болит или болезненна чуть-чуть. Через некоторое время краснота, не распространяясь, начинает становиться интенсивнее; на двадцатый день образовались струпья, затем рана, которую лечили перевязками; на сорок второй день стала перестраиваться эпидерма от краев к центру, а на пятьдесят второй день остается еще ранка с квадратный сантиметр, имеющая сероватый цвет, что указывает на более глубокое омертвение тканей.
Добавим, что мадам Кюри, перенося в запечатанной пробирке несколько сантиграммов очень активного вещества, получила ожоги такого же характера, хотя маленькая пробирка лежала в тонком металлическом футляре.
Кроме таких резких воздействий, мы за время наших работ с очень активными веществами испытали на себе различные виды их воздействия. Руки вообще имеют склонность к шелушению; концы пальцев, державших пробирки или капсюли с сильно активными веществами, становятся затверделыми, а иногда очень болезненными; у одного из нас воспаление оконечностей пальцев длилось две недели и кончилось тем, что сошла кожа, но болезненная чувствительность исчезла только через два месяца».
Анри Беккерель нес в жилетном кармане пробирку с радием и тоже ожегся, но не по своей охоте. Он приходит в восторг и ярость, бежит к Кюри жаловаться на проделки их страшного детища. В виде заключения он говорит:
– Радий я люблю, но сердит на него!
…А затем спешно записывает результаты своего невольного эксперимента, которые появятся 3 июля 1901 года в «Докладах» академии рядом с наблюдениями Пьера Кюри (Кюри М., Кюри Е. Пьер Кюри. Мария Кюри. – М., Наука, 1959. Пер. с фр.).
Открытие радия вызвало массовый энтузиазм. Светящийся в темноте металл, испускающий незримые лучи и эманации (эманацией радия в 1900–1920 годах называли инертный газ радон, продукт распада радия), очень быстро стал считаться панацеей и едва ли не источником жизни (Frame, Paul W. Radioactive Curative Devices And Spas. Oak Ridger newspaper, 5 November, 1989). Пьер и Мария Кюри достаточно быстро открыли способность радиации подавлять развитие раковых клеток (это свойство используется и сейчас в лечении раковых опухолей). Вероятно, эта особенность радия преломилась в массовом сознании в убежденность в том, что этот таинственный и волшебный элемент способен творить чудеса. Радон в воде естественных источников обнаружил еще Джозеф Томпсон в 1903 году, после чего в моду вошли «живительные радоновые ванны». Этот вид терапии дожил до наших дней.
Первую «радиевую фабрику» (завод по извлечению радия из урановой смолки) открыл промышленник Эмиль Арме де Лилль в 1904 году в Ножан-сюр-Марне. Это был не единственный завод, поскольку процесс извлечения радия супруги Кюри опубликовали, но в возникающей радиевой индустрии он занимал ведущее место, поскольку Пьер и Мария Кюри были его учеными консультантами и лицами рекламы. Взамен де Лилль спонсировал Институт радия Кюри и снабжал его радием. Радиевый завод де Лилля принял большое участие в создании моды на радий и всевозможных продуктов на его основе. Не исключено, что Мария Кюри игнорировала острый радиационный синдром не только из-за личного энтузиазма, но и из-за интереса в успехе бизнеса – хотя вряд ли и личный интерес Марии Кюри, и реклама с ее лицом были бы эффективны, если бы публика была не готова верить в волшебные свойства радия.
В течение 30 лет, примерно с 1905 по 1935 год, на массовом рынке были свободно доступны продукты, которые у современного потребителя ничего, кроме панического ужаса, вызвать не могут. В коллекции музея Кюри в Париже хранится пудра Thoradium с добавками тория и радия. Джеймс Чедвик в ходе войны был интернирован в лагерь для перемещенных лиц и изучал ионизацию фосфора в импровизированной лаборатории, используя как источник излучения радиоактивную зубную пасту. В коллекции университетского консорциума Окриджа собраны десятки предметов – бачки для насыщения воды радоном и радием, таблетки с радием, радиоактивные коврики.
С 1916 по 1929 год Американская медицинская ассоциация постановила, что продукты для получения «живой воды» с радоном должны создавать не менее двух микрокюри радона в сутки на литр. «Не менее» было важной оговоркой, поскольку большинство производителей экономили дорогой радий и клали его в свои продукты меньше заявленных количеств, пользуясь тем, что потребители проверить покупки без дорогостоящего оборудования не могли. Какая-то часть этих продуктов фонила серьезно, какая-то была по сути плацебо. Вера в целебную радиацию докатилась и до СССР – в 1929 году Главкурупр СССР Грузии публиковал в газетах Москвы рекламу «Следите за здоровьем – пейте натуральную углекислую щелочную радиоактивную воду “Боржом”».
Интересно, что вся эта индустрия лечения радиацией процветала параллельно с ростом осведомленности о негативных эффектах радиации. Илья Эренбург в 1921 году, описывая разработку нового фантастического оружия в ходе Первой мировой войны, уже ссылался на опасность радиации как на что-то заведомо известное читателю:
…Он стремился найти различные, доселе неиспользованные способы умерщвления людей. …Он возлагал все свои надежды на известные эффекты лучей и на радий (Эренбург И. Необычайные похождения Хулио Хуренито. – Берлин, 1921).
Важным событием в деле роста общественной осведомленности об опасности радиоактивных веществ стало «дело радиевых девушек» в США. С 1917 по 1929 год на фабрике U.S. Radium Corporation в пригороде Нью-Йорка велось производство часов со светящимися стрелками, изначально для армейских нужд, а после войны – для массового рынка. На раскраске стрелок работали исключительно молодые женщины, которые красили стрелки краской из клея и порошкового радия, производимого тут же на фабрике. Для покраски использовались кисточки из верблюжьего волоса, которые работницы регулярно облизывали, чтобы выпрямить их. Таких фабрик в США было много, и на них были заняты тысячи сотрудниц.
В 1926 году одна из работниц U.S. Radium Corporation, у которой развилась саркома нижней челюсти (описанная в медицинской литературе 1924 года как «радиевая челюсть»), обратилась в суд с требованием компенсации. Затем к иску присоединились еще четыре работницы. U.S. Radium Corporation долго оттягивала процесс, обманывая истиц, и дело дошло до суда только усилиями нью-йоркских правозащитников. К этому времени истицы уже так ослабели, что двое из них были доставлены в суд на носилках и не смогли поднять руку, чтобы дать присягу (Kovarik, William; Neuzil, Mark. Mass Media and Environmental Conflict: America’s Green Crusades Paperback SAGE Publications, 1996).
В суде стало известно, что руководители и научные сотрудники корпорации отлично знали об опасности радия и использовали средства защиты при работе с ним, в то время как работницам гарантировали, что светящийся порошок безвреден. Выяснилось также и то, что девушки охотно использовали радий в косметических целях – например, красили им ногти и зубы, чтобы произвести впечатление на своих поклонников. Компания не только не запрещала это делать, но и сама продавала подобные продукты – например, светящуюся краску Undark для дома. Иск был урегулирован во внесудебном порядке, а «дело радиевых девушек» стало поводом для принятия законов о технике безопасности на производстве.
Мода на радиевые продукты начала спадать, но не быстро – следующий удар ей нанесла смерть миллионера Эбера Байерса, который пил воду из патентованного облучателя воды «Радиатор» и также умер от рака челюсти. Time и Wall Street Journal дали статьи о смерти богатого любителя радия, и издевательский заголовок WSJ «Был здоров, пока у него челюсть не отвалилась» стал серьезным антипиаром радиевых продуктов (О радиевых скандалах межвоенного периода см.: Rowland, R.E. Radium in humans: A review of U.S. studies. Argonne National Laboratory (ANL), 1995).
С открытием плутония в число радиоактивных угроз добавились искусственные изотопы. В ходе манхэттенского проекта в 1944–1947 годах прошел масштабный эксперимент по испытанию воздействия плутония на живых людях. Судя по плану эксперимента, исследователей больше интересовала ожидаемая химическая токсичность плутония, а не его радиационная опасность. Участников отбирали из числа получивших диагноз «рак в терминальной стадии» и не ставили в известность об эксперименте. Среди тех, кому делали уколы раствора плутония, был четырехлетний мальчик.
Самый вопиющий эксперимент был поставлен в мае 1945 года на плотнике Альберте Стивенсе, чей диагноз оказался неверен: у него был не рак желудка, а просто язва. Стивенс не умер скоропостижно, как другие пациенты; введенный ему плутоний отложился в костях, и каждый год последующей жизни Стивенс получал дозу облучения в 60 раз выше допустимой и в 858 раз выше фона – 309 бэр в год. К моменту его смерти от сердечного приступа (риск которого после облучения растет) Стивенс, проходивший по всем документам как «пациент CAL-1», получил, вероятно, самую большую дозу радиации из всех когда-либо живших людей, – около 6400 бэр (Moss, William; Eckhardt, Roger. The Human Plutonium Injection Experiments. Los Alamos Science. №23, 1995). Кремированный прах Стивенса через несколько лет после смерти тайно вывезли в Аргоннскую национальную лабораторию (основанный Э. Ферми Центр ядерных исследований в Чикаго), где продолжили изучать под грифом секретности (Rowland, R.E.; Durbin, P.W. Survival, causes of death, and estimated tissue doses in a group of human beings injected with plutonium. Argonne National Laboratory (ANL). Workshop on the biological effects and toxicity of Pu 239 and Ra 226, Sun Valley, Idaho, USA, 6 Oct 1975).
Руководитель программы, радиолог из университета Беркли Джозеф Гамильтон, через несколько лет добровольно отказался продолжать программу исследований, сочтя, что ставить эксперименты на людях недопустимо. Программа была скрыта, а ее участники молчали, пока в 1994 году журналистка Айлин Уэлсом не раскопала всю историю по забытым рассекреченным документам (за эту работу она была награждена премией Пулитцера) (Welsome, Eileen. The Plutonium Files. America’s Secret Medical Experiments in the Cold War. Random House, 1999).
С того же 1944 года ведет отсчет длинный ряд так называемых самоподдерживающихся цепных реакций (СЦР, или criticality incidents). СЦР возникают, когда в лабораторных или производственных условиях случайно создают критическую массу изотопа, при которой начинается цепная реакция. Многие из них вызваны не ошибками, а халатностью и неосторожностью. Полный перечень произошедших в течение «атомного века» инцидентов с СЦР включает десятки, а возможно, и сотни инцидентов (A Review of Criticality Accidents. 2000 Revision. Los Alamos-Obninsk, 2000).
Первую СЦР запустил уже известный нам Отто Фриш, который в отличие от своей знаменитой тетушки Лизы Мейтнер охотно согласился делать бомбу против Гитлера. В 1944 году Фриш в Лос-Аламосе слишком близко приблизился к лабораторной установке для замеров скорости цепной реакции и невольно превратился в нейтронный отражатель, создав условия для СЦР. Фриш ощутил удар тепла, тут же отскочил и прекратил реакцию, но, по его оценкам, промедли он пару секунд, он бы умер. Другой коллега Фриша, Гарри Даглян, в 1945 году так неудачно уронил нейтронный отражатель (блок карбида вольфрама) на сферу плутония (неофициальное название «чертово ядро»), что, прежде чем сумел убрать достаточно других блоков, получил смертельную дозу радиации (5 зиверт).
Классический пример халатности с ядерными материалами продемонстрировал Луис Слотин в Лос-Аламосе. Слотин регулярно демонстрировал в лаборатории эксперимент с доведением «чертова ядра» до субкритического состояния, удерживая вокруг ядра две полусферы бериллиевого отражателя на минимальном расстоянии. Щель между полусферами Слотин придерживал, засунув между ними жало отвертки. Энрико Ферми много раз предупреждал Слотина, что бравировать этим навыком не надо, иначе, мол, он умрет в течение года – в чем оказался прав. 21 мая 1946 года отвертка выскользнула, ядро мгновенно вышло в критическое состояние и выдало такой выброс нейтронов, что в комнате произошла голубая вспышка, отражатели раскалились, а Слотин почувствовал во рту вкус металла. Его последующая болезнь и смерть стали классическим случаем смерти от острой лучевой болезни: за девять дней Слотин буквально сгнил заживо. Дозу, которую получил Слотин, удалось рассчитать лишь приблизительно – ее верхний предел оценили в 21 зиверт.
Один из инцидентов, на советском плутониевом комбинате «Маяк» в 1968 году, получил «премию Дарвина» за 1994 год. Начальник лаборатории, пытаясь скрыть, что подчиненные по его распоряжению слили раствор плутония в емкость неподходящей формы и вызвали СЦР, тайком проник назад в эвакуированное здание и попытался слить плутоний в канализацию – в результате вызвав СЦР намного большего масштаба и получив смертельную дозу радиации.
Начиная с 16 июля 1945 года в число радиационных опасностей вошли ядерные взрывы. Сообщения участников испытаний первых нескольких лет поражают современного читателя той беспечностью, с которой они относились к проникающему излучению. Помощник директора Лос-Аламосской лаборатории Ральф Смит смотрел на взрыв с расстояния 20 миль (около 32 км) одним невооруженным глазом и временно лишился зрения на нем (Smith, Ralph Carlisle. Comments on Trinity Test Shot Trip. Inter-office memorandum. 5 September 1945. Официальный сайт полигона White Sands, архивная цифровая публикация). Великий (уже тогда) физик Ричард Фейнман, стоявший рядом со Смитом, не обратил внимания на эксперимент коллеги и поставил свой собственный: посмотрел на взрыв через стекло автомашины (Фейнман, Ричард. Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман! – М., 1986. Пер. Н. А. Зубченко, О. Л. Тиходеевой, М. Шифмана). Фейнман дожил до 1987 год, а Смит до 1989 года. Их смерти не были вызваны облучением, и слепота у них не развилась. А Дэн Гиллеспи, военный инженер, принимавший участие в разработке запала первой бомбы, после взрыва пошел с товарищами в эпицентр собирать тринитит – «ядерное стекло», песок, который был оплавлен взрывом до состояния стекла, смешан с другими минералами (шпат, роговая обманка и др.) и приобрел темно-зеленый цвет. Он был жив в 2010 году (Wittish, Rich. Wilmington Island man was witness to first atomic bomb. Savannah Morning News (digital). September 21, 2010).
В ходе ядерных испытаний, в особенности проводимых в Неваде с 1951 году, брать тринитит, как и любые «камешки» на память, уже было категорически запрещено. Такой запрет, например, был дан участникам печально известных учений Desert Rock – серии из пяти испытаний на полигоне в Неваде в 1951, 1952, 1953, 1955 и 1957 годах, в каждом из которых приняли участие от 10 до 20 тысяч военнослужащих. Тем не менее в частные коллекции попало много фрагментов тринитита, известны даже ювелирные изделия с ним. Запрет на сбор тринитита действует и в настоящее время (хотя уровень радиоактивности тринитита уже не выше фонового), но неофициально тринитит можно купить и через интернет, и на юге США вблизи от ядерных полигонов (Ядерные испытания СССР. Т. 1. Саров, 1997).
Со слов капитана С.А. Зеленцова (в будущем заместителя командующего Химическими войсками СССР), на печально известных Тоцких учениях 1954 года, где принимали участие около 45 тысяч военнослужащих, в эпицентре образовался такой же слой тринитита («шлака»), и военнослужащие пытались его подбирать – после чего капитан Зеленцов показал им трещащий дозиметр и пригрозил им импотенцией, чем ужасно испугал «экскурсантов», побросавших шлак. Сам Зеленцов утверждал, что уровень радиации на поверхности в этом районе не превышал 1 р/час и ходьба по нему была безопасной. С его же слов, войска не находились в зоне выпадения радиоактивных осадков, а миновали ее по касательной, поэтому большая часть заболеваний участников учений, по его мнению, не связана с радиацией. Генерал Зеленцов, с одной стороны, лицо в высшей степени заинтересованное, но с другой стороны, нельзя не обратить внимание, что он, побывав в молодости в эпицентрах целого ряда ядерных испытаний, благополучно дожил до очень преклонных лет (родился в 1927 году и был жив еще несколько лет назад).
Другие источники описывают еще более экстремальные опыты на ядерных испытаниях. 15 мая 1948 года подполковник Марк Волвертон случайно попал в ветвь облака только что произошедшего взрыва (испытания Sandstone, заряд Zebra на атолле Эневеток) и обнаружил, что радиация там вопреки ожиданиям не зашкаливает. После этого Волвертон и другие пилоты стали убеждать командование разрешить им полеты через «ствол» и «шляпку» ядерного «гриба». К следующей серии испытаний была создана отдельная эскадрилья №4926, которая занималась забором образцов прямо из гриба. Пилоты летали в свинцовой защите, но основную дозу облучения получали от радиоактивного пепла, оседавшего на корпус машины (Wolverton, Mark. Into the Mushroom Cloud. Air & Space Magazine, August 2009).
«Безумство храбрых» достигло вершины, когда 19 июля 1957 года пятеро офицеров-добровольцев и один оператор встали в эпицентре испытания ядерной ракеты «воздух – воздух» МБ-1 «Джинн» на расстоянии всего 18 500 футов (5500 метров) по вертикали (Документальная киносъемка, оператор Дж. Йошитаки). Мощность заряда была минимальной, две килотонны, поэтому взрыв был «высотным» – ядерный гриб не образовался. Участники описали свои ощущения как «удар жара». Из шести участников испытаний большинство умерли в возрасте свыше 80 лет(Krulwich, Robert. Five Men Agree To Stand Directly Under An Exploding Nuclear Bomb. July 18, 2012). Но все они болели теми или иными видами рака. Целью было доказать, что тактические ядерные боеприпасы будут безопасны для войск на земле, причем не ученым и не военным, а общественности – это был пиар-ход ВВС США (Stenovec, Timothy. George Yoshitake, Nuclear Test Photographer, Recalls Filming Nuclear Blast 55 Years Ago. TheHuffington Post, 07/20/2012).
У гражданского общества фантастическая мощь ядерной бомбы также вызывала болезненный интерес: страх смешивался с желанием увидеть невероятное зрелище. Наиболее далеко в этом направлении продвинулся Лас-Вегас, где с началом испытаний в Неваде начали официально развивать «атомный туризм». Лас-Вегас находится примерно в 100 км от места взрывов, и в чистом пустынном воздухе ядерные грибы были отлично видны на горизонте. Лас-Вегас приглашал туристов смотреть грибы от взрывов, именовал себя «атомный город США», городские власти печатали в газетах расписание будущих взрывов, город был покрыт изображениями грибовидного облака, а на вечеринках в честь очередного взрыва наливали коктейль «Атомный» (водка, коньяк и шампанское в равных долях и ложечка шерри – это, пожалуй, действительно атомный эффект в желудке) и развлекали девушки в бикини и перьях в форме грибовидного облака. Видимо, в этом не было ничего специфически американского – очевидцы Тоцких учений в СССР также упоминают, что и военные и гражданские лица рассматривали гриб от взрыва завороженно и с интересом.
Официальная правительственная пропаганда США не только не пыталась сдерживать «ядерный туризм», но, напротив, максимально подавляла любое упоминание о радиации в связи с атомным проектом. Были полностью закрыты от публики и засекречены сведения о лучевой болезни в Хиросиме и Нагасаки, ядерные взрывы представлялись как взрывы очень большой мощности. Историк Джанет Броди, изучавшая «ядерную цензуру» в США, считает, что архитектором этой цензуры был глава Манхэттенского проекта генерал Лесли Гровс, которого поддерживало военное командование США. Было бы очень политически сложно посылать войска США пересекать и оккупировать территории, подвергшиеся ядерной бомбардировке, если бы это было чревато их облучением (Brodie, Janet F. Radiation Secrecy and Censorship After Hiroshima and Nagasaki Journal of Social History, 2015).
Согласиться с Броди, что Гровс искренне считал, что радиация мала и безвредна, тем не менее сложно: на фотографиях, где Гровс инспектирует эпицентр «Тринити» через две недели после взрыва, и он, и вся его свита носят бахилы (Atomic Archive). Все ядерные части также имели подразделения обеззараживания – например, уже упомянутая эскадрилья 4926 имела жесткий протокол двухчасовой очистки после каждого вылета в ядерное облако.
Игнорирование радиации было адресовано именно общественности – будущим призывникам и их родственникам. Это наглядно видно на примере с выходом добровольцев в эпицентр испытаний 1957 года. Вышедший в 1951 году классический учебный фильм по гражданской обороне «Duck and Cover» не упоминает радиацию ни словом – при ядерном взрыве необходимо укрыться лишь от ударной волны и теплового излучения (Duck and Cover, 1951).
И видимо, пропаганда работала. Журнал Colliers выпустил 27 октября 1951 года ставший впоследствии культовым номер, сделанный в форме вырезок из журналов будущего о ядерной войне США и СССР и последующей оккупации и декоммунизации СССР. Эта беллетризация плана «Дропшот» 1949 года описывала ядерную бомбардировку Москвы, куда через полгода приезжает американский корреспондент, а через несколько лет проводятся Олимпийские игры. Радиация не упоминается при этом ни разу.
В 1954 году проблема радиации вышла на поверхность, когда взрыв Castle Bravo на атолле Бикини дал неожиданно большой выход (15 мегатонн против 6) и огромное облако радиоактивного пепла накрыло атолл Ронгелап, куда были эвакуированы жители Бикини и японское рыболовное судно «Фукурю мару» (яп. «Счастливый дракон») в «безопасной зоне». Сотни заболевших лучевой болезнью микронезийцев армия США успешно скрыла, фильм-отчет сообщает, что симптомы (тошнота, выпавшие волосы) были «легкие» и «быстро прошли». А вот японское судно ушло домой незамеченным и вернулось с тяжело заболевшей командой. Рыбакам пришлось вдвойне тяжело – на родине их приняли как зачумленных и помощи почти не оказали. Но возмущение японской общественности разнеслось по прессе всех стран и попало и в американскую прессу. После этого замалчивать радиационную проблему стало сложно. Интересно, что рост понимания роли ионизирующего излучения и радиоактивных осадков нарастал одновременно с тем, что ядерное оружие становилось «чище» – водородные заряды оставляют намного меньше активных изотопов, чем атомные.
С 1954 года под влиянием инцидента с «Фукурю мару» во всем мире началось общественное брожение, вылившееся в «движение сторонников мира». Этот процесс шел не без помощи левых партий и отстававшего от США по ядерным боеголовкам СССР, где работу с западными интеллектуалами организовывал уже известный нам Илья Эренбург, в молодости входивший в тот же элитный круг парижской богемы, что и Пикассо, Хемингуэй и Гертруда Стайн (Эренбург И. Люди, годы, жизнь. М., 1962). 9 июля 1955 года в Лондоне был оглашен «Манифест Рассела – Эйнштейна», где были прямо сказаны слова, которые шли вразрез с официальной западной пропагандой:
Общественность и даже многие государственные деятели не понимают, что будет поставлено на карту в ядерной войне. Общественность все еще рассматривает ее как средство уничтожения городов. …Нет сомнения, что в войне с применением водородных бомб большие города будут сметены с лица Земли. Но это еще не самая большая катастрофа, с которой придется столкнуться. Если бы погибли жители Лондона, Нью-Йорка и Москвы, человечество могло бы в течение нескольких столетий оправиться от этого удара. Но теперь мы знаем, особенно после испытаний на Бикини, что ядерные бомбы могут постепенно приносить смерть и разрушение на более обширные территории, чем предполагалось. …Никто не знает, как далеко могут распространяться такие смертоносные радиоактивные частицы. Но самые большие специалисты единодушно утверждают, что война с применением водородных бомб вполне может уничтожить род человеческий. Можно опасаться, что в случае использования большого количества водородных бомб последует всеобщая гибель − внезапная только для меньшинства, а для большинства − медленная и мучительная (Официальный сайт Пагуошского движения).
Этот манифест вдохновил английского писателя Невилла Шюта на роман «На берегу» (1957), по которому в 1959 году Стэнли Кубрик снял свой первый одноименный антиядерный фильм с Грегори Пеком и Авой Гарднер, о тоске, в которой человечество медленно гибнет от радиации после ядерной войны. С этого фильма в нарративе массовой культуры там, где когда-то господствовал радиационный гламур, а потом – тишина, появился радиационный ужас. Литература и искусство настолько часто пользовались образами уничтоженной радиацией безжизненной Земли и Земли, населенной уродливыми и опасными мутантами, что этот сюжетный ход уже к 1970-м годам потерял всякую оригинальность. Следующий фильм Стэнли Кубрика, «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу» (январь, 1964), стал одним из самых известных образцов этого жанра.
Вероятно, ключевую роль в закреплении страха перед «войной, которая покончит с жизнью на Земле», сыграла напряженность в отношениях СССР – США времени правления Никиты Хрущева, проявившая себя в Берлинском кризисе (июнь – ноябрь, 1961) и Карибском кризисе (16–28 октября 1962). Представители поколения 1940-х годов рождения рассказывали автору, что их реакция в первый момент на сообщение Юрия Левитана 12 апреля 1961 года: «Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза!…» – была испугом, они ожидали, что за этим последует сообщение о начале ядерной войны, а не историческое: «Передаем сообщение ТАСС о первом в мире полете человека в космическое пространство».
Девятого июля 1962 года жители Гавайев собрались на «радужную вечеринку» – полюбоваться сиянием высотного ядерного взрыва Starfish Prime. Взрыв не только дал «южное сияние» на полнеба, но и сжег массу электронных приборов и заглушил телефонные линии на Гавайях вихревыми индукционными токами, а вокруг Земли создал радиационный пояс заряженных частиц, который сохраняется до сих пор. Это было одно из последних испытаний и, видимо, последняя «атомная вечеринка» в современной истории. С 5 августа 1963 года все взрывы стали подземными, а с 1996 года прекращены и они.
Эмоциональные качели отношения к радиации – «восторг – осторожность – игнорирование – ужас» – во многом история того, как человечество пыталось приспособиться к тому, что кажется ему силой за пределами контроля. Радиация не джинн, выпущенный на свободу, не панацея и не незримая смерть. Безопасных доз радиации не бывает, но и никакая доза радиации (разве что уж такая запредельная, как у Слотина) не гарантирует плачевных последствий, она только делает их более вероятными.
Многих случаев лучевой болезни можно было бы избежать при большей осторожности и соблюдении элементарных предосторожностей, и очень много жертв острого радиационного синдрома – люди, привыкшие к радиации оттого, что постоянно имели с ней дело по работе. Те, кто был уверен, что понимают это явление, чаще всего становились излишне беспечны с ним вплоть до того, что сознательно или подсознательно заставляли себя игнорировать риски радиации (а государственная пропаганда делала то же сознательно, скрывая и искажая правду в высших интересах). Публика, которая радиацию не понимала, реагировала иначе – либо страстным восторгом, либо паническим ужасом. Таким образом, рациональность чревата беспечностью, иррациональность чревата радикализацией мнений.
Пожалуй, единственный твердый аргумент в пользу радиофобии – это то, что она максимально снижает риск радиационных инцидентов и лучевой болезни. Мир, где почти все боятся радиации, не идеален, но он все же лучше мира, где пьют радиоактивную воду и ходят в эпицентр взрывов на экскурсии. Но все же кое-что с окончанием ядерных испытаний мы потеряли – дикую красоту «мерзейшей мощи» ядерного взрыва. Даже тех, кого ужасала ядерная война, завораживала эта безбрежная рукотворная сила. Поэтому старые видеозаписи ядерных взрывов всегда будут находить зрителей. Зрелище ядерного взрыва и страшит и пугает одновременно, затрагивая в людях какие-то совсем первобытные эмоции, которые не преодолеет никакая радиофобия.
Юрий Аммосов
Источник: