Специальный корреспондент «Новой» Елена Рачева передает с места трагедии. Трагедия продолжается, что произошло и происходит под землей – неизвестно.
Перед зданием комитета шахты «Распадская» стоит кавалькада «Лексусов» и БМВ: во вторник прилетели Владимир Путин и Сергей Шойгу. На стекле здания – большие алые буквы: «Слава шахтерскому труду!», внутри – два напечатанных на компьютере списка. Один – «Список отработавших», второй – «Список трудящихся, не вернувшихся со смены». И третий, написанный от руки, с правкой поверх – список доставленных в больницы.
«Нет, его нет. Говорят, ночью подняли одного с ожогами. Может, он?» – говорит в телефонную трубку мужчина в кепке.
Родные «невернувшихся» сидят в коридоре этажом выше. Всего человек 15, остальных, говорят, прошлым вечером убедили разойтись по домам. Приехавшие из Новокузнецка врачи и психологи бездействуют. «Сейчас помощь не нужна, она в четыре понадобится, когда дирекция будет говорить, кого еще не нашли».
* * *
Актовый зал комитета «Распадской» полон. В четыре часа дня во вторник, впервые за сутки генеральный директор «Распадской» Геннадий Козовой встречается с родными пропавших шахтеров.
Первые два дня после аварии представители городской администрации и шахты выходили к людям каждые два часа, докладывая, как идет спасательная операция и есть ли надежда. Местные рассказывают, что первый раз никак не могли решить, кто пойдет. Глава профкома «Распадской» отказывался, говоря, что это дело мэра. «Но авария-то у вас?» – отвечали представители администрации.
Теперь внизу перед сценой – один Геннадий Козовой. На фоне кокетливой французской шторы – карта шахты с отметками, где прошли спасатели, где могли остаться люди.
– Работают 8 отрядов спасателей, это около двухсот человек, – тихо говорит Козовой. – Они тоже люди, устают. Вентиляция готова для пуска воздуха, но делать это опасно. Подача воздуха изменит атмосферное давление, и может быть новый взрыв. Я не могу принимать это решение. Есть наука… Что, положить еще столько же человек?
– А что, оставить живых людей?.. – выкрикивает женский голос, срываясь на плач.
Геннадий Козовой рассказывает про приезд Владимира Путина, перечисляет его поручения и размер денежной помощи родным каждого погибшего…
– В настоящий момент идут спасательные работы? – снова перебивает кто-то.
Люди одновременно начинают выкрикивать номера площадок, спрашивая, когда там будут спасатели. Крики сливаются в гул.
– Мы вам даем информацию каждый день, – жестко обрывает Козовой. – Информируем родных тех, кого подняли на поверхность…
– Где именно был взрыв? – выкрикивает женский голос.
– Я не знаю, – как-то искренне и растерянно отвечает гендиректор.
– Но ведь это неправда! – голос женщины удивленно поднимается, – ведь есть наука…
– Наука туда пока не пройдет, – отрезает Козовой. Шахтеры в зале кивают: где именно произошли взрывы, точно определить невозможно.
В конце Козовой обещает: следующая информация – завтра, в то же время. И словно исчезает со сцены. Вся встреча занимает минут 15. Телекамеры ее не снимают, журналистов в зале не видно. Публика в зале делится на два сорта: те, кто в куртках, и те, кто в пиджаках. Пиджачные исчезают вместе с Козовым. Те, кто в куртках, не расходятся долго. Сидят молча, иногда кто-то выкрикивает: «Пойдем в штаб!» – но остальные не реагируют. Но молчание не такое, как около церкви. Оно напряженное, злое. Понимаю, что здесь нельзя доставать фотоаппарат.
Около карты собирается толпа, водят руками по схеме ходов шахты: «Отсюда спасатели идут? А до 17-й площадки сколько? 2-2,5 километра? Это долго идти?»
«Воздуха, воздуха им не хватит», – выкрикивает немолодая женщина.
«Да замолчите вы, всего им хватит. Все хорошо будет», – перебивает другая.
Один из спасателей вызывается объяснить: у всех шахтеров есть «самоспасатель». Воздуха в нем хватает на четыре часа. В нескольких местах шахты – здесь и здесь – бункеры, где есть баллоны с воздухом. Это еще на несколько суток. Идет воздух и через вентиляцию. Только если обычно подается 68 кубометров воздуха, сейчас – 8,6.
* * *
Ждем автобуса от шахты в город, спрашиваю про аварию. Женщины начинают обмениваться историями. «У меня муж в субботу запил. Говорит, что хотите со мной делайте, к воскресенью не протрезвею. Ну его отругали и оставили дома. Повезло».
«К нам один сам выполз: метана наглотался, идти не может, но живой».
«А у соседки сын погиб. Второй. Первый – в шахте, в 2007-м».
В автобус садятся две похожие женщины, мать и дочь. «Я их уже несколько раз на комбинате видела, – шепчет моя соседка. – Мужа, значит, ищут». На следующей остановке садятся веселые забулдыги, хлещут из горла, перешучиваются. Видят женщин – и замолкают. Расходятся, уступая место, словно горе, окружающее женщин, материально.
О смерти в Междуреченске рассказывают буднично, без эмоций.
– У меня мужа завалило, хорошо, сразу нашли. Ожоги, ну это ничего. Вот метана наглотался – это хуже. А племянника завтра хороним, вчера в пять утра откопали. Да не то чтобы молодой, 41 год, детям-близняшкам второй пошел. Мужа, говорят, даже на похороны из больницы не выпустят. А когда выйдет – куда? Ну в шахту, куда же еще. У него отца трижды заваливало. Ничего, весь переломанный до пенсии отработал. И сына в шахту отпустил. Не понимаешь? Я тоже. А что поделать?
В городе, где каждый третий уходит под землю, не принято говорить об этом.
Конечно, в рассказах об авариях – и нынешней, и прошлых – есть и злость, и страх. Нет только одного: удивления.
Все шахтеры, с которыми мне удалось поговорить, обсуждают всего две версии: метан или угольная пыль. Сходятся на том, что первый взрыв – метан, второй – пыль. Метан – это как землетрясение, только еще реже можно предсказать, объясняет кто-то. Концентрация вырастает внезапно, любая искра – и все. Ходят слухи, что взрывов было как минимум три, а то и четыре: сначала тряхнуло выработанную часть шахты, перекрытия посыпались, уровень метана возрос – отсюда и следующие взрывы.
А датчики уровня метана… Шахтеры объясняют, система работает так: система – чаще всего иностранная – настроена на определенный уровень загрязнения воздуха. После установки система перенастраивается, позволяя куда большую загазованность. Перенастраивать ее могут и сами шахтеры, и руководство шахты. Чаще всего – обоюдно. И тех, и других подстегивает план. Владельцам нужна определенная месячная выработка из-за прибыли, шахтерам – чтобы на штрафах не лишиться половины своей зарплаты.
Теоретически мухлеж со счетчиком может засечь внутренняя проверка. Шахтеру это грозит увольнением или как минимум штрафом, почти равным месячной зарплате.
Но когда эти проверки бывают?
– Да я сам, знаешь, как 30 лет работал, – рассказывает шахтер Николай, – фуфайкой счетчик накрою – и все, показывает, что воздух чистый. Или в вентиляционной шахте его можно поставить. А иначе никак.
Тем не менее шахтеры в один голос говорят: на «Распадской» такое считалось невозможным. Шахта всегда была образцовой. Самая большая в России, лучше всех оборудованная. Сразу после аварии Геннадий Козовой объявил, что на модернизацию производства и систем безопасности шахты ушло больше миллиарда долларов. Местные подтверждают: все последние 15 лет на шахте улучшали крепление кровли, расширяли штреки, пробивали новые вертикальные стволы вентиляции. Число несчастных случаев на шахте постоянно сокращалось. Это заметно и внешне. Когда едешь, как здесь говорят, «на Распад», рядом стоят две обогатительные фабрики: старая и новая, компании «Распадская». В старой – закопченные трубы и обшарпанные стенные плитки. В новой – пластик и металл.
* * *
Во Всехсвятской церкви отпевают Григория Женжарова и Федора Акентьева. Гробы открыты, лица погибших – в кровоподтеках. Такие же кровоподтеки на лице одного из молящихся, на негнущейся ноге вместо ботинка – тапочек и целлофановый мешок. Где-то в толпе слышен вскрик. С хоров видно, как, пробираясь через толпу, туда бежит медсестра. На отпевании – в основном женщины. Мужчины стоят снаружи, через дорогу от церкви. Черные куртки, кепки, серые лица. Молчат.
Автобус с розовой надписью ОАО «Распадская» полон, люди стоят вплотную друг к другу, теснее, чем в час пик. Еще два таких же автобуса идут следом, от церкви до кладбища. Перед кладбищем машины создают пробку, приходится выходить и идти пешком.
Могилы выкопаны на склоне холма, как будто сползают вниз. Внизу – река, выше – частокол неровно вкопанных, облупившихся оград, светлых, словно выцветших, надгробий. Свежие могилы с цветами кажутся на их фоне яркими клумбами. На простеньких – какие были – венках с пластиковыми розочками нелепыми кажутся ленты: «От президента», «От премьер-министра».
Рядом курит один из могильщиков. «Почему тут? Ну а где еще? Если никого живым не достанут, и так до самой дороги придется раскапывать. Сейчас похороним, чаю выпьем – и снова копать. Сказали, на завтра еще шесть».