В органах опеки взяли за правило: сначала забирать ребенка, потом разбираться по существу. Только за первое полугодие 2011-го родительских прав в России лишили почти 11 тыс. человек. И это при государственной установке на приоритет семейного воспитания.
В чем причина? Почему, пытаясь искоренить социальное сиротство, власти допускают ситуации, подобные той, в которой оказалась небольшая и, на чей-то взгляд, возможно, не самая благополучная семья Сенюшкиных? Почему заставляют доказывать любовь через прокуратуру и не верят, пока об этом не напишут СМИ?.. Дима уже вернулся домой и, дай Бог, забудет чужую опеку как страшный сон. Кому-то же ночи в приюте еще только предстоят. И не потому, что дома их будит ругань пьяных родителей. Не потому, что мамы и папы оставляют без присмотра, морят голодом, избивают. Просто незнакомые взрослые могут однажды решить, что на казенных подушках детям видятся лучшие сны.
Критерии растасовки
Каждое такое решение – сумма субъективных “за” и “против” проверяющего, его опыта, знаний, страхов. Точных критериев для тех, кто уполномочен тасовать семьи, российское право не предусматривает. На этот пробел эксперты указывают в первую очередь. “Если мы посмотрим на все наше законодательство (это и Семейный кодекс, и ФЗ №48 “Об опеке и попечительстве”), то увидим, в основном, общие слова, — говорит советник уполномоченного при президенте РФ по правам ребенка, доктор психологических наук Галина Семья. — На основании каких показателей ребенок может изыматься из семьи? Должны быть четкие критерии, которые бы давали органам опеки и попечительства определенный алгоритм действий”.
Но их нет. Поэтому всякий раз приходится гадать, кого и почему забрать можно, а кого нельзя. “Это общая проблема: у нас органы опеки и попечительства часто принимают решения на свое усмотрение, — продолжает Семья. — Очень часто, к сожалению, во главе угла стоит не столько судьба ребенка, сколько желание обезопасить себя от ошибки”.
Подобные перестраховки никак не отражаются на профессиональном реноме специалистов опеки. А вот за недогляды закон карает. Т.е. если выехав по сигналу (от соседей, из школы или из поликлиники) в “нехорошую” квартиру, государственный защитник детства не обнаружит в ней ничего криминальнее просроченных творожков и некоторой неряшливости в обстановке, не исключено, что ребенка он все равно “изымет”. Напомним, у многодетной москвички Галины Яковлевой именно по этим причинам полгода назад чуть не забрали 9-летнего сына.
Комментируя “сводки с полей”, уполномоченный по правам ребенка в столице Евгений Бунимович подчеркивает: “Ребенка в принципе можно забрать из семьи исключительно в двух случаях. Если, во-первых, имеет место абсолютно непосредственная угроза его жизни и здоровью (и, к сожалению, такое бывает). Тогда, действительно, приходится идти на крайние меры. Но только если – и это во-вторых – все другие меры уже исчерпаны”.
Настораживает возраст опекуна? Можно найти и назначить второго. Или, как вариант, закрепить за семьей социального работника. “Все это существует, приняты нормативные акты. Но привычки, видимо, к этому еще нет”, — сожалеет омбудсмен. По его словам, “надо хорошо понимать: установка на сохранение семьи революционна по отношению к тому, что было раньше. Воспринять ее органам опеки мешает представление, идущее еще из советских времен: “государство разберется лучше”. Органы опеки (кстати говоря, в законодательстве до сего дня это примерно так и остается) позиционируют себя не как органы сопровождения и помощи семье, но часто — как органы контроля: пришли, что-то не так — забрали. Я, конечно, утрирую: есть достаточно много других людей в опеке. Но сама эта установка остается”.
Кроме этого, как обращает внимание Галина Семья, остается извечная проблема кадров. Специалистов в области опеки и попечительства не готовит сегодня ни один вуз или колледж. Детей идут защищать люди с очень разными образованием и степенью образованности. “Хорошо еще, — отмечает эксперт, — что департамент семейной и молодежной политики осуществляет их методическое обеспечение. В последнее время мы много учим специалистов органов опеки”.
И хотя из-за “большой текучки” многие уроки забываются, практики видят робкий прогресс: “У нас не то, чтобы они сейчас начали жестко себя вести, — уточняет руководитель благотворительного фонда “Волонтеры в помощь детям-сиротам” Елена Альшанская. — Наоборот, честно говоря, за последние годы снизился процент и лишения прав, и изъятия детей из семей. Просто это, наконец, начали замечать СМИ”.
Политика “разных комнат”
Данные аппарата уполномоченного при президенте РФ: за последние четыре года число детей, отобранных у родителей “при непосредственной угрозе жизни и здоровью”, сократилось на 18,5% — с 6 тыс. 704 в 2007 году до 5 тыс. 463 в 2010-м.
Как часто малышей забирают из относительно благополучных семей? По опыту московского омбудсмена Евгения Бунимовича, “не часто все-таки”. “Я совершенно не противопоставляю себя органам опеки, — уточняет он, — я прекрасно понимаю, что большинство случаев, которые им приходится разбирать, очень неочевидны”.
“Почему такая реакция была на ситуацию Сенюшкиных? Потому что налицо человеческая что ли очевидность: неправильно поступили, — добавляет Бунимович. – А когда все жалуются друг на друга: мама — на бабушку, бабушка — на маму, теща — еще на кого-то? Когда ты оставляешь ребенка с родителями-алкоголиками, которые сейчас вроде бы и не представляют для него непосредственной опасности, но при этом не знаешь наверняка: вдруг завтра с утра все изменится? Вот эти вопросы – да, у нас бывают часто”.
Случаев же явной неправоты специалистов опеки за последний год в Москве было три. По словам собеседника агентства, “там тоже сработал рефлекс: сначала забрать, потом разбираться. По всем трем семьям вместо помощи — сразу контроль. В тех случаях не было речи ни о законченных алкоголиках, ни о наркоманах, дети ходили в школу. Понятно, что проблемы были. Но вы помогите решать эти проблемы!”
Тем более, все возможности к тому предусмотрены. Навскидку: в столице открыто 25 центров социальной помощи семье и детям, а в одной только системе соцзащиты числится около 50 тыс. социальных работников. “В законодательстве московском есть положение о социальном патронате семей – неблагополучных в разных смыслах этого слова”, — напоминает Бунимович. Но при всем этом ему приходится констатировать: “семья не рассматривается у нас как целое, все эти проблемы распределены по комнатам, по чиновникам: одни занимаются детьми, другие пожилыми”.
“Ни у меня, ни у моих коллег из регионов нет прямого способа повлиять на органы опеки: нет никакой вышестоящей инстанции у этих органов в городе, — объясняет уполномоченный по правам ребенка в Москве. — Оспорить их действия можно только через суд. Или если они сами пересмотрят решение, получив запрос из нашего аппарата, протест из прокуратуры, письмо из департамента семейной и молодежной политики, который также над ними осуществляет исключительно методическое кураторство. Но в опеке с рекомендациями департамента могут согласиться, а могут и нет”.
Коллегиальный подход – вот то, что могло бы, по общему мнению экспертов, отвести опеку от практики вынужденного самоуправства. По словам Галины Семьи, “решение должно приниматься не только органами опеки, но и другими специалистами. И прежде всего – с психологами, которые посмотрят на ребенка, зададут ему нужные вопросы, попросят нарисовать “мою семью” и сделают соответствующие выводы”.
Кому такой метод может показаться невыгодным? В первую очередь детдомам, для которых суровость проверяющих – залог дальнейшего существования. Как считает член Общественной палаты РФ Олег Зыков, “в некоторых регионах развитие семейного усыновления тормозит как раз эта система, сама себя сохраняющая”. Бороться с “бюрократическим выживанием” нужно организационно-бюрократическими (“уже в хорошем смысле слова”, — уточняет правозащитник) методами. Как это делают, например, в Пермском крае, где детдома не закрывают, а вместе с кадрами перепрофилируют в центры помощи семье.
“Неумных надо наказывать”
В 2011 году родительских прав были лишены 10 тыс. 934 человека. Конечное решение по таким вопросам принимают суды. Другое дело, что, не будучи специализированными, они нередко механически повторяют заключения “госопекунов”. На этом Олег Зыков заостряет внимание, предлагая в качестве выхода введение ювенальных судов.
“Вообще, при любой ситуации надо сначала подумать, потом сделать. Тем более, когда это касается судьбы человека. И уже тем более – маленького человека. Так вот вопрос ответственности – ключевой с точки зрения желания чиновника задуматься, прежде чем сделать. И собственно, весь спор о ювенальных судах крутится вокруг этой темы. Они должны были стать правовым противовесом деятельности органов опеки”, — замечает Зыков.
По его мнению, “те, кто выступает против ювенальной юстиции, не понимают, что суд защищает все стороны конфликта — если это разумный суд, если у него изначально есть установка действовать в интересах ребенка с позиции защиты его прав (а лучшей формой защиты прав ребенка является сохранение его кровной семьи)”. “Судья-то должен понимать, что от него требует общество, — подчеркивает Зыков. — А если этот судья сегодня судит Ходорковского, завтра – Магнитского, то послезавтра, когда к нему приведут какого-нибудь пацана, он не будет разбираться в его судьбе: он не понимает природы поведения ребенка и не пытается понять, что можно предложить семье, чтобы сохранить ее в сложившейся ситуации”.
“Более того, — добавляет член ОП РФ, — 1 февраля 2011 года Верховный суд сформулировал все эти идеи в виде постановления пленума Верховного суда №1, в котором идет речь о создании специализированного суда для детей, совершивших правонарушение. А главное, с моей точки зрения, достижение этого постановления в том, что суд теперь должен из судьбы конкретного ребенка делать вывод, почему система плохо сработала и кто виноват”.
Зыков не спорит: “в любой отрасли есть умные и неумные”. “Но система, — настаивает он, — должна стимулировать умных и наказывать неумных. Сегодня система этого не делает. И если бы органы опеки получили наказание за свои действия, то, поверьте мне, в следующий раз они сначала сильно бы подумали, а потом уже сделали”.
А как в Европе?
Отвечая на этот вопрос, собеседники агентства предупреждают: двух одинаковых систем в странах ЕС нет. Но, что называется, в среднем по палате, отмечают: принимая решение о временной изоляции ребенка, его затем стараются вернуть. “Если у них это не получается (а это целый ряд мер и целый ряд работ самых разных служб), то тогда они должны устроить его во временную семью, — рассказывает глава фонда “Волонтеры в помощь детям-сиротам” Елена Альшанская. — И во временных приютах дети находятся ну максимум несколько месяцев, в отличие от наших, в которых иногда справляют совершеннолетие”.
По ее словам, “нужен алгоритм: пришли, увидели, сделали. Сейчас он другой: пришли, увидели, отобрали – не отобрали”. “А если не отобрали, то что? – спрашивает Альшанская. – Должна включиться некая социальная работа. И вот этой некой социальной работы у органов опеки нет”. Механизм же, связывающий на постоянной основе опеку с системой, например, соцзащиты, пока отсутствует. Впрочем, как обещают чиновники, такую связь со временем обеспечит “социальный контракт”.
По идее, он устранит еще одну недоработку, о которой сказала общественница: “у нас социальная помощь сейчас носит заявительный характер и в основном оказывается в форме предоставления субсидий или услуг. Т.е. реально, когда семья в тяжелой ситуации (как правило, органы опеки выходят в ситуацию именно тяжелую), вещи или субсидии (причем субсидии, сами понимаете, не те, на которые можно прожить) – далеко не все и чаще всего вообще не то, что этой семье на данном этапе их жизни нужно”.
“Итого: нет ресурсов и инструментов — с одной стороны, и никакой ответственности за скорые решения – с другой, — со вздохом резюмирует Альшанская. — Систему нужно менять в корне. Потому, что определять состояние ребенка должны не административные работники, а специалисты — психологи. И не по результатам одного визита, не за пять минут, а в течение длительного срока наблюдая за семьей, работая с ней”.
По статистике аппарата уполномоченного по правам ребенка при президенте РФ, численность детей, родители которых были лишены родительских прав, с 2008 года сократилась на 11,1%. В Москве, по данным главы департамента семейной и молодежной политики Людмилы Гусевой, этот показатель также идет на убыль. Однако за год без мам и пап остались более 700 малышей.