До недавнего времени небольшой город Пугачев с населением около 42 тыс. человек, центр одноименного района в Саратовской области имел весьма малые шансы попасть на первые полосы газет и в топы информагентств. Однако трагический инцидент, произошедший в ночь
с 5 на 6 июля у городского кафе “Золотая бочка”, и последовавшие за ним массовые выступления сделали Пугачев эпицентром журналистского и экспертного внимания. Любая поисковая система интернета в ответ на запрос по теме “Пугачевский бунт” выдает информацию не о событиях крестьянской войны 1773-1775 гг. под предводительством Емельяна Пугачева, а о событиях в городе Пугачеве – о гибели двадцатилетнего Руслана Маржанова и митингах населения с требованием выселить чеченцев.
В свое время великий поэт Александр Сергеевич Пушкин, который был одним из первых исследователей “пугачевщины”, назвал русский бунт “бессмысленным и беспощадным”. Сравнивать нынешние события в маленьком российском городе с “бунтом”, конечно, нельзя. Также не стоит рассуждать и о “беспощадности” требований митингующих. А вод над смыслами июльских событий стоит серьезно задуматься.
Инцидент в Пугачеве далеко не первый в постсоветской России. По схожим сценариям развивались события в селе Яндыки Лиманского района Астраханской области (2005 г.), карельской Кондопоге (2006 г.), в поселке Сагра Свердловской области (2011 г.), поселке Демьяново Кировской области (2012 г.). И конечно же, в этом ряду особое значение имели массовые беспорядки на Манежной площади в Москве в декабре 2010 года. То есть, назвать абсолютной неожиданностью июльский “пугачевский бунт” нельзя.
Сегодня мы уже основательно подзабыли конфликты между активистами неоказачьего движения и турками-месхетинцами в Краснодарском крае и Ставрополье, инциденты с участием местного населения и выходцев из республик Северного Кавказа (чеченцы, дагестанцы) в восточных и южных районах Ростовской области. При всем различии в деталях, мотивах и этническом происхождении участников данных событий всех их объединяет несколько принципиально важных тем. На их рассмотрении и следует остановиться подробнее.
Прежде всего, во всех этих случаях сталкиваются два подхода к их оценке. Если представители власти пытаются ограничить дело бытовыми конфликтами, отрицая этническую мотивацию происшествия, то журналисты и эксперты нередко концентрируются именно на “пятом пункте”. К сожалению, при такой попытке анализа на первый план нередко выходят мотивы “коллективной вины” представителей тех или иных народов за криминальное поведение, а также дискуссия о “правильных” или “неправильных” русских или кавказцах в зависимости от точки зрения.
Можно ли рассматривать подобные инциденты, как этнические столкновения? Однозначного ответа на этот вопрос быть не может. С одной стороны, если говорить о непосредственных поводах для них, то квалифицировать ситуацию, как межэтническое противоборство не вполне корректно. Драка сама по себе может и не мотивироваться “пятым пунктом”. Однако все описанные инциденты не ограничивались драками (либо в формате один на один, либо “стенка на стенку”). После драк начинались массовые акции, в ходе которых этническая принадлежность проявлялась довольно четко. В том же Пугачеве участники несанкционированных митингов требовали выселения именно чеченцев, а не греков или китайцев.
Как бы то ни было, а обособление различных групп российских граждан с каждым днем не уменьшается, а нарастает. При этом оно может принимать разные формы. В Краснодарском крае губернатор Александр Ткачев в прошлом году предложил создавать “миграционные фильтры” для жителей северокавказских республик, чтобы избежать угрозы “второго Косово”. В Ставропольском крае были проведены акции под лозунгом “Ставрополье – не Северный Кавказ”, а призыв “Хватит кормить Кавказ!”, несмотря на его явно популистский характер, набирает популярность не только у маргинальных националистов, но и у некоторых представителей либеральной части политического спектра. Последние считают Кавказ “похитителем российской свободы”, иронизируют по поводу 90-процентной поддержки на выборах “Единой России” и Владимира Путина и видят в этом преграду для продвижения страны по пути демократии и рыночной экономики.
Впрочем, было бы неверно ограничивать проблему одной лишь ксенофобией этнического большинства. В республиках Северного Кавказа за последние два десятилетия этнократия пустила мощные корни. Это происходит параллельно с дерусификацией регионов, а также растущей миграцией представителей кавказских народов во внутренние территории России, включая не только Кубань, Дон или Ставрополье, но и отдаленные части Сибири или Дальнего Востока.
Оговоримся сразу: такая миграция во многом порождена объективными причинами. Традиционное хозяйство уходит в прошлое, а трудоизбыточность Северного Кавказа вкупе с высокой плотностью населения и молодым мобильным населением (в Ингушетии средний возраст жителей составляет 25–27 лет, в Чечне – 25 лет, а в Тульской области – 39,4 года) заставляют кавказцев искать счастья за пределами исторической родины. При этом попытки поставить процессы внутренней миграции в правовое и организованное русло пока что не увенчались успехом. Проекты переселения ингушей в Свердловскую область провалились. Не слишком успешными были и переселенческие проекты из Дагестана и Ингушетии в Пензенскую область.
Со стороны властей субъектов Федерации и центра не было ни достаточного уровня осознания остроты вопроса, ни слаженности и кооперации в попытке его решения. Узкие корпоративные интересы неизменно оказывались впереди соображений общенационального характера. Во многом схожие проблемы имеются и с призывом выходцев из северокавказских республик на действительную военную службу. Армия перестает играть роль интегрирующей силы в нашей многоэтничной стране. Стоит ли удивляться в этой связи нарастанию апартеидных тенденций и мифов, противопоставляющих “русский мир” “кавказскому миру”, которые являются частями одной страны и должны быть частями одной политической нации.
В декабре прошлого года президент Владимир Путин утвердил новую Стратегию национальной политики. Казалось бы, к властям пришло осознание того, что этот вопрос должен
наконец-то стать приоритетом. Однако до сих пор сложно говорить о наличии в стране системной национальной политики. По-прежнему она понимается, как фольклорно-этнографическая и основанная не на гражданской общности, а на этнических различиях.
Сегодня многие российские политики охотно рассуждают об угрозе для демократии в стране. Но прежде чем оценивать эти риски и вызовы, неплохо бы задуматься о том, что демократия невозможна без демоса, а демос (то есть народ страны) невозможен без общей идентичности и скреп, поддерживающих ее. Слова “национализм” и “патриотизм” появились в бурном XVIII веке. Что под ними подразумевалось? А то, что будь ты крестьянин, буржуа или дворянин, ты представляешь одну нацию, служишь одному Отечеству, а не королю или правящей династии. Нация – это высший суверен.
В этом смысле, если мы говорим о российской национальной политике, то наша нация до сих пор не сформирована. После распада Советского Союза единая общность “советский народ” перестала существовать. Но, как справедливо замечал испанский философ Ортега-и-Гассет, “нация не может жить прошлым, нация должна жить будущим”. Между тем, проблема выработки общей для всех россиян гражданско-политической идентичности так и не стала предметом внимания российского государства. И до тех пор, пока национальная политика будет серией праздников песен и плясок, серьезных изменений ожидать не приходится.
Единая страна лишь внешне будет оставаться единой, разделяясь по границам регионов и подпитываясь конфликтными мифами о “коллективной вине” различных народов. Если вовремя не осознать этот смысл недавнего пугачевского инцидента (равно как и других аналогичных случаев), то степень бессмысленности и беспощадности новых происшествий может стать неизмеримо более высокой.