Люди подземелья: Памяти погибших шахтеров

lyudi-podzemelya-pamyati-pogibshix-shaxterov

Авария на шахте «Распадская» унесла сотни жизней. И напомнила о тех, кто, рискуя собой, продолжает изо дня в день спускаться в забой.

Случилось несчастье. На шахте «Распадская» в Кузбассе погибли люди. Много людей. В череде аварий и катастроф, случившихся в последние годы, эта, возможно, и не самая крупная. Но для меня лично она печальна тем, что на такой же шахте работал я. И люди, которые сегодня лежат в гробах, вчера еще делили со мной свой рабочий «тормозок» и досуг. Они любили за чашкой крепкого кофе отогреть душу. А еще любили шахтерского поэта Николая Анциферова, тоже ушедшего безвременно. Но не нам судить о сроках, отведенных судьбой.

Я цитирую его стихи на память, потому что все сборники раздарил.

Но думаю, что в каких-то мелочах меня простят. В мелочах погрешить смогу, в сути – нет.

А стихи, которые мои товарищи читали в нашей многотиражной газете, были просты, лаконичны и точны, как маркшейдерский глаз.

Я работаю, как вельможа.

Я работаю только лежа.

Не сыскать работенки краше,

Не для каждого эта честь.

Потому что в забое нашем

– только лежа: ни встать, ни сесть.

На «Распадской» забои были и покрупнее, и пошире. И человек, который оказывался в таком забое, где можно было работать хотя бы на коленках, на коленках не мог. Он привычно ложился и делал свое дело, как учила его это делать многолетняя шахтерская практика. И товарищи, понимая его трудности, беззлобно посмеивались над ним, что, вот, мол, пришел и лег, а кто будет работать?

Шахта любого ставила на колени. А могла и положить. Иногда навсегда.

…Она задумывалась, как шахта будущего. И люди подбирались под это, и техника.

Да нет, я не о том. Надо бы о сути. О технике безопасности.

Шахта напичкана новейшим оборудованием, которое должно бы защитить от любой случайности. Не защищает. Потому что с этой самой безопасностью шахтер всегда играет в русскую рулетку: повезет – не повезет.

Для него ведь важен уголь. Платят за добычу, а не за время, которое ты отсидел под землей. Ну и давай играть. Чуткий прибор остановил забой из-за чрезмерного количества метана в лаве, а мы этот прибор фуфаечкой, чтобы не чувствовал, зараза, запаха газа. Или положим на землю, где идет свежая струя и газ не улавливается. Ведь каждый раз наступаем на одни и те же грабли. Ну, учиться-то надо чему-то?

Сейчас заговорили о введении государственного контроля за техникой безопасности. Да было это, ребята. Государственный, профсоюзный контроль, целая армия своих горных мастеров – один а то и два участка, которые так и назывались участками вентиляции и техники безопасности. Ну и что? Дело в другом. На шахте и за добычу, и за технику безопасности отвечал один и тот же человек – главный инженер. Кто угадает с первого раза, какие приоритеты он выберет? Поэтому и не боролись за безопасность, а играли в нее. Остановишь лаву – получишь неприятности по работе. А то и прямо в лоб от самих шахтеров, которым надо семьи кормить. И горные мастера научились набирать баллы другим способом – попросту шакалить за шахтерами. Наберут фактиков: кто-то далеко от самоспасателя работал, кто-то подъехал на транспортерной ленте, и вот одним премия, с других она снимается. Поэтому горных мастеров вентиляции и техники безопасности не любили: их, случалось, связывали в шахте, резали им одежду в бане, а иногда попросту били.

Горный государственный и профсоюзный контроль могли попросту в шахту и не пустить. Предприятие опасное, не каждому туда доступ открыт. А теперь еще и коммерческая тайна добавилась.

Помню, как на нашей шахте, которую тоже называли шахтой будущего, случился первый выброс, и погибла целая рабочая смена. Слава Богу, не успела опуститься смена другая. Она уже была готова, уже экипировалась, уже стояла у ствола, у клети, как вдруг внизу грохнуло, повалил дым и запахло паленым человеческим мясом. Состояние тех, кто не успел опуститься, а среди них был и я, не передать словами. Нас стал бить нервный озноб. Потом появилась злость. Не знаю, на кого и почему, но появилась, и эта злость могла повести нас куда угодно, достаточно было быть сказану неосторожному слову, поэтому шахту вмиг оцепили милицейские патрули. А между патрулями и шахтой, той огромной дыркой из земли, которая называется стволом и из которой доставали обгоревшие трупы, каким-то чудом протискивались заплаканные женщины в черных платках, узнавая в выносимых останках своих мужей, отцов, братьев.

Через год, почти день в день, на шахте имени Скочинского случилась подобная трагедия. Я в то время уже там не работал, но приехал. И мне рассказали историю, которая запомнилась на всю жизнь. А судьба свела с человеком, знакомством с которым дорожу до сих пор. Это был Петр Фриз.

Однажды в лаве загорелся метан. Комбайн чиркнул по породе, образовалась искра, а метан не взорвался, не вспыхнул – концентрация была не та – а именно загорелся – тихо, как в газовой горелке. Шахтеры рванули кто куда. Петр кинулся было следом, но вдруг обожгла мысль: огонь доходит до штрека, где завихряются две воздушные струи. Вот тогда уж рванет – будь здоров. А неподалеку еще две добычные шахтерские лавы. И ребята работают, ничего не подозревая. А ведь их достанет…

Потом, за рюмкой водки, он признавался, что очень хотелось убежать вместе со всеми. Но страх за других пересилил страх за себя. И он один вступил в поединок с огнем. Наверное, это красивые слова. Но если бы не было бы дела, не было бы слов, это раз. А во-вторых, как бы не называли человеческий поступок, но если он что-то сдвинул, подвиг вперед, он и есть подвиг. Даже без государственных наград, без официальных оформлений.

Увы, шахта – любая – ежегодно забирает свою человеческую дань. Каждая тонна добытого угля отбирает одну-две-три человеческие жизни.

…Ровно через год, почти день в день, на нашей шахте снова случилась беда.

Смена начиналась как обычно. Беды ведь никогда никто не ждет. Так и в тот раз. В шахтерской бригаде, где работал Петр Фриз, случился именинник. Его по традиции прямо из нарядной отправили домой, дав в помощники еще одного человека. Чтобы к концу смены было все как положено: и стол накрыт, и колбаска нарезана, и самогон охлажден. Шахтеры не пьют коньяк и прочий сомнительный продукт, они предпочитают натуральный напиток. Смена уже заканчивалась. И уже все мысленно поздравляли именинника. И мечтали о том, чтобы в бане в этот вечер не кончилась горячая вода. Вот тут-то и бухнуло. Выброс случился где-то посреди лавы, пласт как бы выдулся, как это бывает в прохудившейся велосипедной камере. Потом раздалось: «Пу-у-ух!» Петр видел эту выпуклость и слышал это “Пу-у-ух”. И видел, как газовая струя с огромной силой устремилась вверх и вниз, уничтожая все на своем пути. Он находился недалеко от запасного выхода и пытался было спастись, но ударная волна бросила его на стойки, которыми в шахте крепятся выработки, и он, сильный, здоровый мужик, с удивлением почувствовал, как тело перестает его слушаться. Не было ни боли, ни страха. «Ощущение такое, – делился он после, – будто я натощак выпил из горла бутылку водки. Я понимал, что умираю, но это оказалось настолько приятное чувство, что бороться за собственную жизнь абсолютно не хотелось». Он лишь откинул поудобнее голову и… увидел неподвижно лежащего рядом товарища. И мысль о том, что тот, недвижимый, уже помочь себе ничем не может, а он, Фриз, мог бы помочь не только себе, но и ему, заставила его действовать. Он спас тогда троих. И не успел спасти четвертого.

Он раздал товарищам свой кислород и шел к стволу со спасенными им людьми, содрав с лица спасательную маску, глотал отравленными легкими насыщенную метаном и пылью газовую смесь и плакал.

Не за себя, а за того четвертого, почти мальчишку, которого не удалось спасти и который угас у него на руках.

А потом их повезли в больницу. И они уговорили шофера «скорой» заехать к тому имениннику, которому, как оказалось, подарили в тот день вторую жизнь. И захватили оттуда в палату бутыль самогона. Не бутылку, как любят править столичные редакторы. А именно бутыль – что означает трехлитровую емкость, в какой обычно закатывают жены помидоры и компоты. И выпили – за здоровье живых и упокоение душ погибших. И это их не успокоило. Самогон-первач не брал. Они пили его как воду. И врачи не посмели упрекнуть их в таком нарушении больничного режима.

И вот Кузбасс снова оплакивает своих. Мысленно я с вами, ребята. Я нарушу в этот день свой внутренний, личный режим и выпью водки. За живых и мертвых. Спасибо судьбе, что кому-то она в очередной раз сохранила жизнь. Царство Небесное тем, кому этой участи не выпало. Я знаю, что многие из погибших моложе моего сына. И потому я выпью за ваши мятущиеся души. Мир живым и вечный покой погибшим.