По всем экономическим показателям угольная промышленность сегодня вполне благополучна. Высокая рентабельность, огромные вложения в техническое перевооружение — все это, казалось бы, должно работать на предотвращение трагедий. Но, как выясняется, только им способствует.
Дегазация: четверть себестоимости
Еще до окончания официального расследования произошедшего на шахте «Распадская» практически все эксперты сошлись во мнении, что причиной трагедии стал неожиданный выброс метана. Его было так много и взрыв произошел так быстро, что счетчики метана и другие системы безопасности не успели среагировать. Казалось бы, трагическая случайность, от которой не убережешься. Но на самом деле способы предупреждать такие взрывы существуют. Просто они весьма дорогие. Прежде всего это дегазация угольных пластов и гидровзрывы — для снятия нагрузки с пластов.
— Это очень затратно. По моим собственным подсчетам упреждающие меры безопасности обойдутся в 12–15 долларов на тонну угля. И я не знаю, на каких шахтах в России такие способы практикуются сегодня и практикуются ли вообще, — объяснил «РР» председатель Российского независимого профсоюза работников угольной промышленности Иван Мохначук.
По расчетам аналитиков себестоимость тонны угля на «Распадской» составляла 57–60 долларов. То есть применение мер, о которых говорит Мохначук, привело бы к ее увеличению на 25%. Добыча угля при этом все равно была бы прибыльной, но кто же откажется от дополнительного дохода?
Дегазация проводится просто: перед началом добычи бурят тысячи скважин и вакуумными насосами откачивают газ из пластов. Одна буровая установка (она может пробурить до тысячи скважин в месяц) стоит порядка миллиона долларов. По словам руководства «Распадской», за последние годы в безопасность шахты было вложено около миллиарда долларов — в тысячу раз больше. Но деньги потрачены на что-то другое.
Владельцы шахт пока так и не поняли, что эффективнее вкладывать в дегазацию, чем в выплату компенсаций семьям погибших.
Между тем повлиять на них очень просто: достаточно в технических регламентах угольной отрасли четко указать, что при определенном уровне содержания газа в пласте его разработку начинать нельзя. Тогда и трагедий станет меньше.
Техническое перевооружение: «копейка» с двигателем Volvo
Никто не станет отрицать, что техническое перевооружение российских шахт идет огромными темпами. Однако один из экспертов, описывая «РР» ситуацию на «Распадской» и других «прогрессивных» шахтах, назвал их «десятилетним отечественным автомобилем с новым трехлитровым двигателем». Закупаются мощные, высокопроизводительные зарубежные комбайны, но при этом износ основного стационарного оборудования достигает 90%.
— Объемы [выработки угля и, соответственно, поступающего в шахту метана] такие, что разбавить их тем количеством воздуха, который подает старая технологическая схема, устаревшие системы вентиляции, невозможно, — констатирует профессор Московского горного университета Нина Каледина.
Конечно, ездить на «копейке» с двигателем Volvo можно очень быстро и достаточно долго — до тех пор, пока не лопнет старая резина или не отвалится руль. Притом что поменять не только двигатель у владельцев шахт возможности есть. Но тогда они теряют сверхприбыли.
Собственники: люди с деньгами
Представление об угольной промышленности как о проблемной и нерентабельной глубоко ошибочно и объясняется исключительно исторической памятью о «рельсовой войне» 90−х и дроби шахтерских касок на Горбатом мосту у Белого дома в Москве. На самом деле сейчас добыча угля — едва ли не самое прибыльное дело в российской экономике. Рентабельность той же «Распадской» по итогам 2009 года составила 51%.
— У ОАО «Распадская» была самая высокая рентабельность в добывающей отрасли, — подтверждает Александр Игнатюк, аналитик УК «Энергокапитал». — Если сравнивать с другими добывающими предприятиями, то у «Газпрома» по итогам 2009 года она 36%, у «Новатэка» 43%, а у «Лукойла» вообще 16,6%.
Причин тому несколько. Главная — шоковая, но эффективная реформа, проведенная в 90−е годы.
— В Советском Союзе угольная промышленность была дотационной. Потому что уголь на внутренний рынок продавался в убыток, ниже себестоимости, — поясняет Виктор Бродский, в 90−е годы ставший одним из авторов программы Минэкономики по реструктуризации отрасли. — В этом была своя идеология: основные потребители угля — металлурги. А металлурги, в свою очередь, обслуживали военно-промышленный комплекс. Низкая стоимость ресурсов, в том числе электроэнергии, приводила к тому, что ВПК хотя бы на бумаге выглядел не очень затратным. Ну а угольщики, привыкшие к дотациям, не стремились быть эффективными. Производительность труда тогда у нас была в 20 раз ниже, чем, например, в США.
В 1993 году началась масштабная реструктуризация. На кредиты, выданные Международным банком реконструкции и развития, были закрыты все нерентабельные шахты (почти половина из всех имеющихся) в Кузбассе, Тульской области, целый Кизеловский бассейн на Урале. То, что осталось, приватизировали, причем задешево. А главное — покупатели не подписывали с государством никаких инвестиционных соглашений (как, например, позже при реформе РАО ЕЭС).
— Государство всеми силами стремилось сбросить с себя убыточную отрасль, речь о каких-то особых условиях продажи даже не шла, — рассказывает Виктор Бродский.
Переломный момент наступил в 2000 году. Нерентабельные шахты были закрыты, а мировые цены на уголь взлетели в три раза. Новые хозяева быстро богатели и стремились максимизировать прибыль «здесь и сейчас» — без инвестиций в будущее.
— У нас в «Прокопьевскугле» и «Гуковугле» собственники поменялись бог знает сколько раз! — говорит Иван Мохначук. — Пришли одни, выгребли что-то, продали, пришли другие — то же самое… Меняются только комбайны, а системы — вентиляции, безопасности и так далее — еще с советских времен.Отсутствие контроля: зависимый Ростехнадзор
Контроль за безопасностью на шахтах должен осуществлять Ростехнадзор. И вроде бы работает он активно: в год его инспекторы находят на российских шахтах
около 30 тыс. нарушений. Вот только система контроля за их исправлением и система наказания практически отсутствуют.
Роль Ростехнадзора в аварии на «Распадской» еще предстоит оценить. Но показательны выводы, которые сделала прокуратура после расследования взрыва на шахте «Ульяновская» в 2007 году. «Работники управления Ростехнадзора могут быть лично заинтересованы в лояльности по отношению к контролируемым шахтам», — заявила она. Инспекторы тогда работали в помещениях, предоставленных им почти бесплатно «Южкузбассуголь», на ее , и даже канцелярские товары им покупали угольщики.
Ответные «любезности» были гарантированы: прокуроры отмечали, что, несмотря на все основания, «фактически не применялись такие меры, как административное приостановление и временный запрет деятельности». В феврале 2007 года проверки установили: на «Ульяновской» не контролировались пылевой режим и взрывобезопасность выработок, не выполнялся проект противопожарной защиты, эксплуатировалось неисправное оборудование. Но никто за это наказание не понес и нарушения не исправил. В марте шахта взорвалась.
Сдельная зарплата: смерть за выработку
Расследуя взрыв на «Ульяновской», следователи доказали и то, что на шахте были перенастроены датчики метана. Причем причастны к этому могли быть аж 42 человека. Главная причина, которая заставляет шахтеров игнорировать меры безопасности, известна: это сдельная система оплаты труда. Шахтер получает деньги не за время, проведенное в шахте, а за количество добытого угля.
«Из года в год растет количество шахтерских бригад и участков, работающих в режиме добычи миллиона и более тонн угля за год. Больше всего таких бригад в Кузбассе — здесь ежегодно более 25 бригад работает в миллионном режиме», — рапортует в одном из номеров специализированный журнал «Уголь». Этакое современное «стахановское движение». Только базируется оно не на идеологии, как в сталинские времена, а на материальной заинтересованности. В погоне за деньгами производительность труда и среднесуточная добыча из одного забоя постоянно растут (см. графики на стр. 29), но безопасность ухудшается.
Во всех ведущих угледобывающих странах повременная система оплаты труда введена давно (премии за объем там тоже есть, но не они составляют большую часть зарплаты, как у нас). Исключение — Китай. Но стоит сравнить цифры: в США в прошлом году погибли восемнадцать шахтеров, в Китае их каждый год погибает около пяти тысяч (!).
Цена жизни
В западных странах компании несут серьезную материальную ответственность за жизнь своих сотрудников. И главными «надсмотрщиками» над поставлены страховые компании, потому что все шахтеры застрахованы на огромные суммы: доказан «природный» характер катастрофы — компенсации платят страховщики, доказана вина руководства шахты — огромные компенсации платит собственник. Заинтересованные в сохранении своих денег, страховые компании работают куда эффективнее нашего Ростехнадзора. Эта же мотивация заставляет работодателя быть более требовательным и к себе, и к шахтерам.
Между тем российские законы не обязывают владельцев шахт страховать шахтеров. И они этим пользуются. Владельцы «Распадской» в 2009 году потратили на страхование в два раза меньше, чем в 2008−м: $316 тыс. против $751 тыс. При этом шахтеры были застрахованы на такие ничтожные суммы, что семьи погибших получат от страховых компаний порядка 130 тыс. рублей. Еще по миллиону рублей на каждого погибшего выделит федеральный бюджет. А владельцы шахты по действующему тарифному соглашению обязаны оплатить только расходы, связанные с погребением, единовременное пособие в размере трехмесячного заработка и трехлетнюю зарплату погибшего каждому иждивенцу. То есть даже для многодетной семьи эта сумма не превысит 2–3 млн — деньги несоразмерные с прибылями, получаемыми собственниками. Понятно, что взрывы на российских шахтах будут продолжаться до тех пор, пока платить компенсации за погибших шахтеров будет выгоднее, чем вкладываться в безопасность.